Вук Задунайский - Балканский венец

– Пей, – молвила девчонка, – тебе станет легче.

– Ты, наверное, ведьма? Поишь меня зельем, заколдовать хочешь? Сперва медведя этого на меня наслала…

– Да ты и так заколдован, ведьмам и не снилось такое. А медведя на тебя напустили вилы с этой горы – они просто не любят чужаков. Пей!

Усмехнулся Урхан-ага, но глотнул пойло из рук ее – и тут же дернулся, ибо оно обжигало ему внутренности.

– Что это?!

– Не бойся, пей! Это обычная шливовица, никакое не зелье. У нас все ею лечатся, принимают внутрь и прикладывают наружу – и облегчает она страдания болящим.

Новым воинам нет нужды в питии гяурском, ибо если они пьют вино и будут убиты, то попадут в ад.

Ведал про то Урхан-ага, но помедлил миг пред тем, как отхлебнуть из бутыли. Нынче нужно было ему снадобье хоть какое, а иных у него нет. Да и сто раз нарушали на глазах его новые воины правила Кануна, и земля не разверзалась у них под ногами. Не разверзнется и на сей раз. Нельзя жить по одному только Кануну – Всемогущий творец неба и земли высоко, всесильный султан далеко, а добиваться своего нужно каждый день. Новым воинам нет нужды в питии гяурском, но в ад Урхан-ага покамест не собирался, потому и глотнул смело из бутыли.

Воистину, это и впрямь было адское зелье! От него внутренности горели, как зирвак на сильном огне, дыхание прервалось на миг и слезы чуть не полились из глаз. И тут вновь померещилось Урхан-аге, что земля переворачивается под ним и меняется местами с небом, а тело становится легким, как перышко цапли, и парит над скалами. И тогда отступила боль, тепло разлилось по телу. Всего один миг длилось это, но он не мог не вспомнить, что это случилось с ним уже в третий раз за последнее время. Неужто ему и впрямь нужно бежать к бекташам?

Нет Бога, кроме Всемогущего творца неба и земли…

Новые воины воюют против гяуров…

Великий Султан блюдет волю Всемогущего творца

неба и земли…

Новые воины – рабы Великого Султана…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их…

Новые воины не пашут и не сеют…

Новым воинам нет нужды в женах и детях…

Новым воинам нет нужды в женщинах…

Новым воинам нет нужды в пище гяурской…

Когда Урхан-ага проснулся, запад уже начал алеть, но боль уменьшилась. Девчонка же сидела подле.

– Ты не ушла еще?

Мотнула она головой:

– Оставить тебя такого?

– Так мы ж звери по-вашему…

– Звери. Но вас такими сделали. А когда-то были вы такими же людьми, как и все. Бабушка сказывала, что когда-то давно и к ним в дом захаживали сборщики девширме. Тогда забрали у нее сына, хотя пырнула она руку его ножом, чтобы выглядел он калекой…

Пара глотков из бутыли снова подкрепили силы Урхан-аги.

– Как пьете вы дрянь эдакую?

– Лекарство не должно быть сладким. Дай перевяжу тебя, ты совсем слаб.

Она придвинулась ближе, и он почуял ее запах, запах женщины. Этот запах состоял из парного молока и свежего хлеба, из пряных трав и каких-то лесных ягод, и еще что-то было в нем настолько дивное и неведомое, что заставляло принюхиваться, раздувая ноздри. А она меж тем приподняла свою верхнюю расшитую юбку, взялась за край нижней и оборвала его. С треском поддалось белое полотно ловким ручкам. Подумалось Урхан-аге, что если она оторвет еще несколько кусков, то останется совсем без нижней юбки, и это будет хорошо, но тут же оборвал себя, ибо мысли такие были недостойными для воина. Девчонка меж тем смочила тряпку шливовицей и приложила ее к подранному медвежьими когтями боку. Сморщился Урхан-ага, ибо нельзя было показывать боль никому, тем более бабе, но жгла эта шливовица бок не хуже раскаленного прута. А девчонка еще и приговаривала заклинание:

– Виле, виле, дођите, убите мртво [214].

Густо тряпка окрасилась кровью, а бок Урхан-аги будто посыпали солью. Покачала девчонка головой:

– Боюсь я, недостаточно этого. У медведя вон какие когти, борозды от них – как от плуга, завтра они загноятся, и начнется жар. Нужно лечить их водой.

Глаза полезли на лоб у Урхан-аги:

– Много понимаешь ты, девчонка! Да кто ж лечит раны водой?

– Уж понимаю что могу. У нас тут вода не простая. Есть живая, есть мертвая. Лечит многие хвори. Вилы Чертова города поделятся ею с нами.

– Что-то вилы ваши неприветливыми оказались. Не знают, как гостей принимать.

– Вы чужаки. Явились сюда без спроса и ведете себя хуже козлов в огороде. С чего им любить вашего брата? А меня они знают и не тронут.

И повела его девчонка к чесме [215], из которой, по словам ее, текла мертвая вода. Брел Урхан-ага, славный воин, как древний старик, трясся при каждом шаге, и если бы девчонка эта не поддерживала его, верно, упал бы в пропасть да сломал себе шею. Туда ему и дорога – добавили бы старики из деревни Медже. Но, видать, срок его еще не пришел, да могли старики-то и ошибиться.

Текла из мертвой чесмы вода, и все вокруг источника было будто мертвым – ни травинки, ни кустика. А камни на дне чесмы были красными, будто кто-то посыпал их киноварью, которую персы не зря прозвали драконьей кровью. Опустилась девчонка на колени пред чесмой, погрузила пальцы в воду и прошептала:

– Виле, виле, дођите, убите мртво, ослободите пут живом [216].

Потом омыла она окровавленную тряпку в источнике да вновь приложила ее на раны. Обожгла мертвая вода плоть человеческую, но не испепелила. И тогда повела девчонка из деревни Крничи Урхан-агу далее – к чесме, из которой текла живая вода. Все вокруг нее тоже было будто мертвым, камни же на дне были белесыми, словно скованными льдом. Так же опустилась девчонка на колени пред чесмой, погрузила пальцы в воду и прошептала:

– Виле, виле, дођите, ослободите пут живом, излечите ране [217].

Потом омыла она окровавленную тряпку в источнике да опять приложила ее на раны. Смягчила живая вода боль плоти человеческой. И сказал Урхан-ага:

– Кха! Если раны назавтра и вправду затянутся, ты точно ведьма. Если же нет – просто дуришь меня. В обоих случаях от тебя надо держаться подальше – вон, и так уже орту сглазила.

Говорил он это с усмешкой. Не сдержала улыбку и она:

– Вот завтра и увидим. Я приду к тебе снова. Не уходи с этого места далеко, иначе искать тебя придется. Если захочешь пить – не бери воды с этого склона, только с того, что обращен на юг. Там пить можно, но только не из тех источников, что окрашены в желтый цвет. И не шуми – вилы не любят чужаков.

– Это я уже знаю.

Когда солнце скрылось за горами, окрасив небо красками, кои не сыщешь на рынке пряностей в Истанбуле, девочка из деревни Крничи ушла. Урхан-ага смотрел ей вслед и не мог понять, что с ним. И трясло славного воина, как будто был он преисполненным благодати дервишем в миг молитвенного бдения. Всю ночь ползал он среди скал, не зная направления, а со стороны шайтановых зубьев раздавалось такое уханье и леденящие душу крики, что и впрямь можно было поверить – живут, живут здесь вилы, и зазывают они к себе в гости духов адских, дабы совокупляться с ними. Только к утру сон, подобный забытью, смежил веки Урхан-аге. И снились славному воину странные сны. Не бесчисленные сражения и победы его, не трупы поверженных им врагов и не то, как водружает он знамя османов с конским хвостом на башне покоренного Београда. Снилось, что склоны Чертовой горы поросли зелеными травами и золотистыми цветами, а он ходит по ним босиком и косит их косой, как будто крестьянин он, а не воин Великого Султана. На склоне же рядом сидит девчонка из деревни Крничи, название которой непроизносимо для османов, посему дали ей и другое название – Маляны. Сидит, плетет венок из тех самых золотистых цветов и поет: