Елена Свительская - Две тысячи журавлей

Вечером, когда мы засиделись с няней у открытого окна, любуясь на полную, прекрасную луну, осторожно спросила:

– Аой, а видел ли кто-нибудь этого они вживую? Или о нём только говорят?

И с трепетом ожидала ответ. Уж не знаю, что хотела услышать больше: «да» или «нет».

– Ох, госпожа, что за глупости вы говорите! Вам послышалось, что Китиро сказал «они»: на самом деле он говорил о том, какие вкусные онигири приготовила его жена в тот день, когда он нашёл новую работу! – укоризненный взор. – И, милая моя девочка, госпожа не должна подслушивать чьи-либо разговоры, как это делают глупые прислужницы! Даме подобает вести себя достойно и прилично, иначе ни один уважающий себя господин ею не заинтересуется, будь она хоть в сто, в тысячу раз красивее и талантливее других девушек Киото!

Последовала длинная и нудная тирада. Уж как я ни привыкла к ворчанию моей заботливой нянюшки, однако ж в этот день она оцарапала мои уши и душу своими пристающими словами. Впрочем, я держалась, так как в моей жизни наконец-то произошло что-то необыкновенное – и это придало мне сил.

Ночью мне не спалось. Мысли о возможном явлении демона приятно будоражили мою унылую душу. Вряд ли бы я ему так обрадовалась при встрече, как сейчас, только мельком услышав о нём. И, всё-таки, это было что-то новое, непривычное. Не то чтобы прекрасное, но ужас и необычность новости мне нравились. Права Аой, сказавшая, что мне уже замуж пора. Был бы у меня муж или тайный любовник – думала бы я о другом. Увы, отец не спешит докладывать свету о моих достоинствах, наверное, он и вправду хочет сделать меня наложницей императора, чтобы потом, если повезёт, стать дедом следующего, отцом королевы-матери.

Тихо выбравшись из постели, накинув поверх ночного кимоно ещё шесть, скинутых вечером, подобрала подолы и тихо отворила сёдзи. Если бы не шумное дыхание няни, лежавшей за перегородкой, не заметила бы её и могла наступить. А так каким-то чудом обошла, прижавшись к тонкой стенке, молясь, чтобы она не сломалась от напора, и двинулась к комнатам отца.

Хозяин дома не спал, а нервно перебирал струны бива. Неожиданно прервался, насмешливо сказал мужчине, сидящему рядом с ним:

– А ведь на этом можно неплохо подзаработать.

– Подзаработать? Как же! – фыркнул его приятель. – Мыслимо ли дело, чтобы аристократ угрожал даймё пересечь ему путь, если ему денег не заплатят?

Переезды богатых даймё из поместий в Эдо должны обставляться очень пышно, да и гордости у этих выскочек, окруживших себя воинами, немало, но если по дороге подвернётся им какой-нибудь, пусть даже разорившийся аристократ в плохой повозке, военному землевладельцу всё равно придётся вылезть и поклониться. Наверняка найдутся те даймё, которые с готовностью заплатят, только бы кугэ перед ними не проезжали! Но если отец вздумает угрожать могущественным даймё, то как бы ни вышло беды! Увы, в наше время сила у воинов и богачей. Разве что найдутся иногда монахи или мастера, перед чьей добродетелью или искусством дрогнет рука убийц, не посмеет занести оружие. Что уж говорить о моём бедном отце! О, как у меня бешено бьётся сердце!

До утра не сомкнула глаз, проливая горькие слёзы. Что мне какой-то страшный демон, когда отец затеял такое опасное дело? Что я буду делать, если его убьют? Он – моя единственная опора в этом суетном и жестоком мире!

Утром отец встал рано-рано и куда-то уехал. Мне и кусочек в рот не лез, до того тревожилась. Правильно говорят, что в неведении – блаженство.

Вечером он вернулся живой и невредимый, мрачный. Я вздохнула спокойно, ушла к себе и долго, пылко возносила богам молитвы.

Вот только рано успокоилась. Отец повадился разъезжать по окрестностям, будто паломничество по храмам совершал, и я боялась, что не за тем он ездит, что встретится ему злой и могущественный дайме, прикажет зарезать моего отца прямо на дороге или наёмного убийцу подошлёт.

Этой ночью на небе мерцала полная луна, таинственная и прекрасная, поэтому вечером к отцу зашли друзья-придворные. Они любовались луной, сочиняли стихи, пели, играли на разных музыкальных инструментах, пили. Я осторожно выбралась из своей комнаты и спряталась неподалёку, за ширмой. Жалко, что не могу присоединиться к ним! Среди них есть хорошие музыканты, а как тот молодой мужчина умело цитирует стихи из старых антологий!

Кто-то из придворных вошёл в дом, наткнулся на меня. Икнул и радостно шепнул:

– Здравствуй, служаночка! – после чего сгрёб меня в охапку и полез рукой мне за ворот.

С трудом вырвалась, бросилась прочь. Он кинулся за мной. Налетела на ширму, отчего едва не попала ему в руки. Хорошо, что наткнулась на вазу, треснула его ею – и побежала. Он помчался за мною, сердито сопя. Отчего-то мне стало жутко. В темноте налетела на дверь, едва сумела открыть её дрожащими руками. Выскочила в сад, кажется, с другой стороны дома, помчалась, задыхаясь от непривычки. Мужчина гнался за мною и тихо ругался. Я поняла, что пощады не будет, так как удар вазой сильно зацепил его гордость и голову.

Позвать на помощь? Но с другой стороны сада так громко смеются, что могут и не услышать. Или решат, что мы любовники – это ещё хуже! Ох, не могу больше! Я бегала давным-давно, будучи ещё очень маленькой, потому теперь, пробежав всего ничего, уже изнемогаю от усталости. А мужчины хотя бы тренируются в стрельбе из лука и других, подвижных развлечениях, так что он меня скоро догонит. О, боги! А впрочем, я сейчас готова принять помощь и от демона!

Юркнула в заросли ирисов, вынырнула около сливы, зацепилась за ветку. Верхнее кимоно, моё самое любимое, затрещало и порвалось. А нижние было не отцепить.

Мужчина, от которого сильно пахло сакэ, добрался до меня, сграбастал своими противными потными руками.

– О, боги! От…

Мерзавец зажал мне рот рукой. Укусила его за ладонь. Он больно ударил меня по лицу, так что я даже потеряла дар речи от возмущения. Мужчина грубо дёрнул моё кимоно. И вдруг упал на спину.

Около куста стоял какой-то человек. Лунный свет осторожно и робко выхватывал из темноты фигуру воина, сжимающего и разжимающего кулак. На миг мне показалось, что длинный меч самурая испустил зловещее алое сияние, луч которого приобрёл форму когтистой лапы – жар её долетел до меня мгновенно. Незнакомец, незаметно пробравшийся в нашу усадьбу, шумно вдохнул и медленно выдохнул.

В темноте я не видела выражение его глаз, но почувствовала в них что-то мощное, неприятное, не то ледяное, не то обжигающее. Поначалу подумала, не подослал ли какой-то даймё, оскорблённый моим отцом, наёмного убийцу, но что-то невидимое, будто источавшееся от тела воина в окружающее пространство, ощущение, что сад съёживается от этой чуждой ему силы, быстро заставили меня изменить своё мнение. Ох, какая же я неблагодарная! Он меня спас, а я – ни слова в ответ. Нет никого хуже, чем человек – не умеющий говорить даже одно короткое слово благодарности!