Регина Грез - Ведунья и богатырь

– Значит, досказать басенку о том, как покинул наш род вольные луга перед Большим камнем? Только в ней печали пополам с радостью будет довольно.

Так вот, жил в одном селище мужичок – сметливый да работящий и женка ему под стать – проворная да бережливая. Было у них трое сыновей – помощников. Настал срок – старших удачно женили и отпустили жить своими избами, а младшему-то любимому сынку долго не могли присмотреть невесту. Парень хотел красивую забавницу, отец искал богатую да в хозяйстве спорую, мать – покорную и услужливую невестку. Все села перебрали окрест – нет такой, чтобы все приметы совпали.

Летом заметил отец, что в овсяное поле у реки повадились дикие лебеди. Приказал младшему сеть раскинуть, и однажды попалась в нее белая лебедушка. Схватил ее парень за крыло, занес нож, а она вдруг обернулась девушкой невиданной красы.

Очи потупила, высокая груди со страху ходуном ходит, а на шее каплями крови запеклось ожерелье самоцветных камней.

– Замуж пойдешь за меня?

– Пойду.

Всем угодила нечаянная невеста. Оказалась скромна и молчалива, к труду приучена и песни петь мастерица. К тому же приданое за собой принесла – то самое ожерелье больших денег на торгу стоило. А самое главное, про родичей ничего не сказывала, значит, никто не проверит, как молодушке живется в новом дому. Не проверит – не заступится…

Решив, что сиротку безропотную пригрели, селяне не спешили ее доченькой называть, нагружали работой без малого роздыху.

Едва зорька займется, мать велит печи топить, воду таскать, хлеба ставить, лен трепать, отец гонит скотину доить, огород полоть, а муженек просит петь и плясать – сердце веселить, а после расшить сорочку нарядным узором.

Металась меж ними лебедушка – дурнела лицом, тощала телом, каждому хотела угодить в новой семье, а по ночам лила горькие слезы, вспоминала раздольное девичье житье вместе с сестрами. Как водили хороводы на песчаном бережке, как мамушка перед сном русы косы расчесывала с приговором:

– Не летай к людям, не балуй на полях, не дари сердце чужому-холодному, после вспокаешься да крепки силки назад не отпустят.

Мочи нет, собралась Лебедушка за водицей на реку, а там забросила ведерки в кусты и взмолилась высоким небесам:

– Сестрицы мои милые, не оставьте погибать глупую, сбросьте по перышку…

Услышали ее сестры, спустились ниже, просьбу исполнили, слезы утешили.

Трижды приходила к реке Лебедушка, долго просила подмоги и втайне плела себе новые крылья. Муж что-то заподозрил, взял кожаную плеть, отправился следом.

Видит, сквозь осоку знакомое платье виднеется – белая холстина, красный узор. Взыграло ретивое, затуманился гневом взор.

– Отвечай, негодная, куда каждый день ходишь, кому себя даришь?

Кружат над текучей водой мелкие пуховые перышки, ветер полощет на мостках длинные пустые рукава, играет цветным подолом. А с чистых небес среди лебединого гомона послышался знакомый голосок. Ласковый и печальный.

– Прощай, человек! Не умел любить, не умел беречь, Оставайся век горевать…

Страшно закричал парень, а после заплакал навзрыд. Упал на траву и лежал бревном до потемок. А дальше, должно быть, вернулся домой – отец с матерью уж стары, а хозяйство большое. Придется другую жену искать.

Нелада резко прервала рассказа, перекусывая зубами нитку, которой зашивала змеиный пояс. Любо было смотреть, как плавно движутся ее руки, разглаживая затейливые петли узора.

– Откуда у тебя эта вещица занятная?

– С рожденья при мне, – охотно ответил Нечай. – Подкидыш я, про своих родных ничего не знаю, а про тех, кто взрастил-выкормил слова худого не скажу.

– Однако ж уходишь из родной деревушки, не желаешь с братьями дружбу водить. Мир не берет. – Словно острой иголкой кольнула душу.

– Ты лучше скажи, что дальше с Лебедушкой стало, – сухо попросил Нечай.

– А что стало? Вернулась под батюшкино крыло, народила деток. Отселе и род наш пошел – всем хорош да удачлив, ликом мы белы, очами светлы, волосом русы. Правда, люди стали часто тревожить угодья, пускать стрелы каленые в белых лебедей, разорять гнезда. Оттого мы перебрались дальше от Каменного пояса, переняли человечьи повадки и здесь поселились. Первую зиму туго пришлось, не зря нас языкастые соседушки прозвали ощипанными. Вот и селищу название дадено…

– Чудно складываешь! – похвалил Нечай. – Одно в толк не возьму, ежели все вы белы и меж собой дружны, почему ты с темной косой одна по лесу шастаешь. Нарочно ищешь беду…

– А я галкой народилась в лебяжьей стае. Матушку уморила в родах, бабушку не проводила по чести, пока слепцы в чаще проверяла да рябчиков стерегла. Одно слово – неладная…

– Зато людям пользу несешь, травы знаешь, недуги лечишь, – утешал Нечай, стараясь коснуться ее опущенной руки.

– Белояра хотела перед смертью мне Навьи врата открыть, просила дом не покидать надолго, чуяла, что скоро накинется смертный полог. А я сбежала утром на малый час, охотиться страсть люблю, сама плету сети и ставлю силки, душу птичью мне не жаль – совсем как тому молодцу, что Лебедушку в черном теле держал.

– Так на одной каше скучно сидеть приходится… Я вот тоже дичину люблю, только без острой нужды сам жизни лишать не буду, все ж душа не курячья, не поросячья – лесная, вольная.

Нечай совсем уж было хотел открыться про то, что змеиный пояс дает ему разуменье язык каждой твари понимать, но смолчал, продолжая слушать ведунью.

– Бабушка Белояра без меня отошла. После во сне привиделась, сомкнутыми устами бранилась, а слов я не могла разобрать. Теперь не найду покоя, пока не узнаю, простила ли внучку-ослушницу, даст ли подсказку, как проходить Навьими вратами, красть у смерти болящих. Хочу больше силы иметь…

– Силу должно с умом применять, – вслух припомнил Нечай наставленье городецкого сотника. И от попрека не удержался:

– Как же ты, лесовичка, попалась разбойным людям? Неужто застали врасплох?

Нелада руками лицо закрыла, ногти над бровями в кожу впились.

– Устала я давеча с твоими невестками. Сперва мальчонку лечи, потом Весене дай приворотное зелье, не поймешь, для тебя ли – для мужа. Тот еще привалился прощенье просить, маятно все же середним в дому считаться – не мал, не велик, серединка – наполовинку. Возрадовался, наверно, что ты уходишь.

А про себя скажу, не таясь, от чужих бед сама хожу как шальная. Белояра наказывала после лечения три дня чистоту блюсти, одну воду пить да помалкивать. И тут я ее подвела, чуть следом не отправилась, хорошо, что ты мой крик услыхал. Не дрогнул, не бросил…

– Ты ведь тоже меня спасла. Сошлись две тропинки вместе.

Больше бы сказал, надо ли торопиться. Бывало так-то спешил, да скоро нарывался на смешливую отповедь. Мелькнул в памяти задравшийся Калинкин сарафанчик, испачканный травяной зеленью, шевельнулась в душе давняя обида.