Вацлав Невин - Купель Императрицы

– Что бы ни случилось, сохраняй спокойствие! – повторил он.

Стараясь взять дыхание под контроль, я мысленно проговаривал: «Вдох, выдох, вдох…». Устремив все свое внимание на цепи, я не сразу заметил, что вода вокруг чаши пришла в движение. И ощутил это лишь тогда, когда осознал, что прилагаю усилия, чтобы противостоять ее напору. Стелющиеся по воде испарения тронулись вслед за потоком, вращаясь вокруг чаши в замкнутом круговороте. Скорость и напор воды набирали силу.

– Решила начать красиво? – вопрошая, крикнул в сторону чаши Харон.

Не в силах долее молчать закричал и я, хватая его за плечо:

– Что происходит?!

И в тот же миг чаша наполнилась тяжелым, глубинным стоном, пронизывая меня с головы до пят. Стены колодца многократно приумножили этот нечеловеческий вопль, затмивший лязганье цепей и переходящий в жуткое рычание, сдавленное водой. И я забыл, как дышать. Харон прильнул стеклом своей маски к моей и произнес:

– Она знает, что ты здесь!

Не медля более ни секунды, он бросился к воротам. Решив, что наша безумная аудиенция завершена, я хотел ринуться следом, но Харон лишь выдернул рычаг из запорного механизма и крикнул, что было сил:

– Наверх! – его голос тонул в грохоте цепей и в нарастающем рокоте воды. Харон указал на ступени амфитеатра. – Быстро!

Продираясь через набирающий силу поток, я заметил, что уровень воды понизился, и теперь она едва закрывала наши колени. Вслед за своим провожатым я взобрался на ступени и обернулся: вопреки всем законам физики, обезумевший круговорот не оттеснял воды к стенам колодца, но собирал их вокруг чаши, взбираясь на нее.

– Стену возводит, сука! – выругался Харон.

После возвышенных и полных таинства изречений, эта его фраза, приземленная и неприкрыто грубая, резко полоснула по ушам, но на вопросы уже не было сил. Я жадно глотал воздух, не в силах оторвать взгляда от этого адского хоровода: взбираясь все выше, черный поток образовывал вокруг чаши водяной столб, необъяснимым образом удерживая постоянную ширину. По мере его роста дно колодца обнажалось все больше. Харон дернул меня за руку:

– Сюда!

В стене, за высокой спинкой мраморного трона, располагались еще одни ворота, также требовавшие физической работы.

– Открывай! – скомандовал Харон, установив рычаг.

Я работал как одержимый. Створы, не особо уступавшие размерами предыдущим, открылись легко. Мой фонарь высветил помещение, набитое всевозможными инструментами и орудиями: гарпунами, острогами, сетями и бог весть чем еще, как будто заготовленным для морской охоты.

– Надо торопиться! – надрывал связки Харон. – Не думал, что она очнется так быстро!

Из этого китобойного арсенала он выудил какое-то громоздкое железное орудие – с виду древнее, как сам Харон, и давно не знавшее чистки – снабженное деревянным оружейным прикладом и металлическим барабаном, схожим с револьверным, но в разы крупнее.

– Это – Батька! – крикнул Харон, бросая его мне в руки.

– Какой к черту батька?! – закричал я, ничего не понимая.

– Слушай, – сам не слыша меня, продолжал Харон, – с таким раскладом мы долго не протянем! А пока она закрыта, я не смогу ее усыпить!

– Да кто – она?!

Харон вывел меня из-за трона, и я едва не выронил орудие из рук: неистово вращающийся столб воды – разрезаемый цепями, но не теряющий формы и силы, – теперь походил на сюрреалистичную, дьявольскую карусель и достигал свода колодца. С вершины амфитеатра казалось, что на дне, вокруг чаши, воды не осталось вовсе.

– Соберись, Парень! – Харон снова встряхнул меня за лямки баллона, словно за грудки. – И бегом вниз!

– Ты рехнулся?! – заорал я, вырываясь из его хватки.

– Здесь – спусковой крючок, – Харон проводил инструктаж, не обращая внимания на мои протесты, – жмешь и держишь, пока не зарядится. Держи крепко! О готовности сообщит индикатор. Загорится – отпустишь крючок. Целься в основание!

Харон вытянул руку, пальцем указывая на место, где стена воды смыкалась со дном колодца.

– Да упрись хорошенько! Отдача будет дай боже! Вакуумный удар, Парень! Ну же, вперед!

Сам Харон бросился к одной из медных емкостей подле трона и принялся управлять какими-то вентилями и рычагами. Мощь водяного торнадо повергала меня в ужас. Я все еще мялся на месте, не решаясь спуститься хотя бы на одну ступень.

– Пошел, мать твою! – рявкнул из-за спины Харон.

Выйдя из ступора и не раздумывая долее, я сбежал по ступеням вниз и спрыгнул на дно колодца (кислородный баллон больно ударил в спину). Сделав несколько шагов вперед по черно-зеленой жиже, я принял стойку стрелка и взял Батьку на изготовку, прицелился и нажал на спусковой крючок: барабан со скрипом пришел в движение, производя звук разгоняющейся роторной сирены. Его вращение ускорялось, с каждой секундой усиливая и меняя звук орудия: сперва – низкий и тяжелый, затем – ровный и певучий, и, наконец, – высокий, тонкий, сводящий скулы. Двадцать… тридцать секунд ожидания… Барабан вращался уже с такой скоростью, что зрение отказывалось фиксировать его движение. Минута… Руки онемели и спина затекла, будто я простоял в таком положении целую вечность. Не сдавался и водяной столб, ускорявший свое вращение и казавшийся теперь плотной, зеркальной стеной. Сгустившиеся клубы тумана взвились под самый свод колодца и нависли надо мной тяжелыми тучами. Бешено лязгали цепи и скрипел металл кабестанов. Вой Батьки стал невыносим: он будто бы терял голос, но вместе с тем истончался и выедал мозг. Меня проняла крупная дрожь, в глазах помутнело и уши сдавило болью. Держась из последних сил, я взвыл сквозь стиснутые зубы. И тогда, не снижая оборотов, Батька «закашлялся» и смолк: на мгновение абсолютно все звуки вокруг меня исчезли и зажглась лапочка индикатора. Я разжал палец… Отдача была такой силы, что я едва устоял на ногах, проскользив по склизкому дну колодца до ступеней амфитеатра. Основание торнадо вздулось, как гигантский пузырь, и тотчас же схлопнулось, обнажая гранит купели. Водяной столб, теряя форму, словно истончившаяся глина на гончарном круге, грузно осел вниз. Приливная волна накатила тараном и швырнула меня на ступени. В глазах потемнело… и реальность перестала существовать.

Дул штормовой ветер перемен. Строй одной страны безвозвратно рушился, строй другой – шагал еще не в ногу. Страна жила законами военного времени, и приговор по моему политическому делу сошел на меня подобно лавине – гулко и беспощадно: «Расстрел! Решение суда обжалованию не подлежит!».

Последняя бессонная ночь в одиночке: сожаления о бездарно прожитых годах и о том, чему уже никогда не суждено сбыться, раскаяния в причиненной боли и обидах (и прощение нанесенных мне), и тлеющая надежда на то, что кровный долг будет выплачен не ценой моей жизни. Думая об обратном, лишь одна мысль успокаивала меня: если жизнь после смерти существует, значит скоро я увижу отца и мать.