Вацлав Невин - Купель Императрицы

Считав с моего лица непонимание и не дожидаясь ответного представления, он продолжил:

– Родные есть? Жена? Дети?

– Нет, – ответил я, следя за его манипуляциями с трубкой.

– Оно и к лучшему. Знаю твои вопросы. Тянуть с ответами не стану, – выпустив несколько клубов дыма, мужчина откинулся на спинку стула: – расстрел отменен.

Я выдохнул и тоже откинулся на спинку. Ноги отяжелели, руки и тело начали подрагивать. Выходил адреналин: геройство, бравада перед лицом смерти, напряжение последних дней и бессонной ночи. В тот момент я не думал «как?», «почему?» или «что же дальше?», голову захватила ватная пустота, и только слова «расстрел отменен» упоительным эхом раздавались в мыслях. Дрожащей рукой я налил еще воды в стакан и пригубил.

– Но и этих стен ты тоже не покинешь, – не давая мне перевести дух, продолжал мой собеседник. – Для всего мира – ты мертв. А значит, здесь ты на пожизненное.

Я огляделся и проглотил ком, вставший в горле. Мужчина проследил за моей реакцией и продолжал:

– Думается мне, прошлой ночью ты счел бы за счастье провести остаток дней в камере, но остаться живым. А здесь, – он тоже обвел комнату взглядом, – всяко лучше, чем в камере. И это только наша кают-компания, так сказать. С остальным нашим хозяйством я познакомлю тебя позже. Сколько продлится твое пожизненное, зависит, конечно, во многом от тебя. Но выходят отсюда только ногами вперед.

Мужчина снова принялся раскуривать трубку.

– Меня зовут… – начал было я.

– А тебя зовут, – оборвал меня Харон, – просто – Парень. Знаю, звучит странно. Но не нами придуманы правила. Традиции, так сказать. И не нам их нарушать. Такова специфика. Наши прежние имена значения не имеют. Как, впрочем, и все наше прошлое. Наставник же всегда – Харон. Бог даст, дослужишься и ты.

Я кивнул в знак понимания и перевел взгляд на недавно передвинутый шкаф:

– А поверок не будет?

– Не будет, – улыбнулся Харон. – Здесь вообще никого не бывает. Только если по нашей чрезвычайной надобности. Мы сами себе хозяева, так сказать. На самом-то деле, за хозяина у нас – работа. Не работать нельзя, если хочешь выжить. Хотя и работа не безвредная. А жизнь здесь весьма неплоха. Особенно в это беспокойное и голодное время. А времен таких было немало. Да и пострашней случались. Здесь же – покой и все блага. Довольствие, опять же. Хоть ананасы в шампанском, в умеренных количествах и в нерабочее время, разумеется.

– А вы здесь давно? – поинтересовался я.

– Давай сразу на «ты». Некогда расшаркиваться.

Харон положил угасшую трубку в пепельницу и вскинул блуждающий взгляд в потолок, припоминая и подсчитывая проведенный в заточении срок.

– Да уж сорок один год, – ответил он. – С пятидесятого, значится.

– И все это время, вы… то есть – ты… был здесь один?

– Скажешь тоже, – Харон махнул рукой. – Был и у меня наставник. Крепкий мужик. Умер своей смертью. И прожил долго. А после, перед тобой, значит, – трое. Молодые, навроде тебя. Кто долго держался, кто коротко. Но ни один не сдюжил.

Харон поднялся и вышел из кают-компании. Вернулся он уже с бутылкой водки под мышкой, с рюмками в одной руке и с черным хлебом на тарелке – в другой. Поставил все на стол, наполнил рюмки и, не присаживаясь, поднял свою.

– Сегодня ты родился заново, Парень. Выпьем за это, – Харон «опрокинул» рюмку и закусил хлебом.

Я тоже поднялся и выпил. Тепло растеклось по горлу и согрело желудок.

– Переоденься. Отдохни, – продолжал Харон, бросая взгляд на часы. – Спешить некуда. Работа у нас ночная. Да и я вздремну. Не до того было, пока тебя дожидался. Все прочие вопросы – после. Идем, покажу тебе удобства и твою келью, так сказать.

Сон был чутким и рваным, я тонул в нем и вздрагивая выныривал. В голове кружились мысли о чудесном избавлении от смерти, и о пожизненном, безымянном заточении неизвестно где. Смешанные чувства не давали покоя. Из кают-компании доносился приглушенный, низкий бой часов, одним ударом отмерявших каждую четверть и боем отсчитывавших полное число часа. Пробило одиннадцать. Впереди был еще целый день. Хотя, что значит день в каземате без окон? Я открыл глаза: келья, как окрестил отведенную мне комнату Харон, не казалась мне уютной, но и не вызывала отторжения (не царские покои, конечно, но вполне пригодная для жизни), – белёные стены и древняя, но крепкая мебель: деревянная кровать с высоким резным изголовьем, прикроватная тумбочка с ночником, стул подле стола с тремя выдвижными ящиками, платяной шкаф, торшер и кресло-качалка подле него. В келье не было ни единой полки, но в стенах имелись ниши, которым, вероятно, надлежало заполниться аллегориями моего внутреннего мира, в виде книг и прочих носителей моих интересов. Одежда, выданная Хароном и прибывшая (с его слов) накануне моего перевода, пришлась мне в пору. Облаченный в нее, я лежал на свежезастеленной кровати поверх покрывала. После третьей четверти двенадцатого я поднялся и вышел в кают-компанию.

Верхний свет был потушен. Горел лишь ночник в красном абажуре на столике с телеграфом. На телеграфной ленте был отпечатан текст: «Парень в пути». Речь несомненно шла обо мне. На корабельном штурвале и колоколе над столом, тисненными по дереву и металлу буквами читалось слово «Фортуна». Стены, как я заметил только теперь, не были окрашены, но отделаны плотным шелковым штофом, с некрупным и размноженным узором, изображающим Георгия Победоносца, повергающего копьем змея. Часы кают-компании начали отсчитывать полдень, когда откуда-то сверху послышался негромкий, но тяжелый удар, словно соседи этажом выше уронили громоздкий шкаф, и только толстый ковер приглушил его падение. Я прислушался, но никаких иных звуков не последовало.

– Не спится? – раздался голос Харона, и зажегся верхний свет. – Вот и мне. Ты проголодался, поди? Идем. Где удобства ты уже знаешь. Покажу кухню и остальные помещения.

Удобства, с которыми Харон ознакомил меня ранее, включали в себя душ, раковину, нужник, дневную и ультрафиолетовую лампы, и мини-прачечную из двух стиральных машин и сушилки. Из кают-компании вел длинный коридор, упиравшийся в очень необычную дверь, достойную отдельного упоминания. А по обе стороны коридора, влево и вправо, имелось несколько ходков, два из которых вели в наши кельи, а другие: в санузел, он же – те самые удобства; на склад, заставленный стеллажами, с хранящимися на них запасами постельного белья, полотенец, бытовой химии и различных туалетных принадлежностей; на кухню; и в настоящую операционную, с операционным столом и бестеневой лампой, с зубоврачебным креслом, с плакатами доврачебной помощи в случае травмирования, с кроватью за ширмой и со шкафами, полными различных лекарств и медицинских материалов. По словам моего наставника: врач появляется один раз в три месяца, для проведения, так сказать, медосмотра, или по вызову – когда вопрос касается жизни и смерти. Он также порекомендовал заботиться о зубах, потому что, несмотря на имеющееся оборудование, никто на самом деле их лечением заниматься не будет, и больные зубы попросту удаляют.