Кирилл Чичагин - Смерть Красной Шапочки

В этот миг к ней на плечо сел неведомо откуда прилетевший щегол. Увидев его, Фридрих вздрогнул – уже несколько раз эта птица являлась ему, сидя то на перилах балкона, то на ветке за окном, то на скамье в парке. Он не предавал ей никакого значения, как любой другой птице. Ах, если б он зал тогда, что этот щегол – шпион Хюльдры! Он непременно подстрелил бы его. А теперь барон чувствовал, как холодок бежит по его коже, потому что понял – настаёт час расплаты.

Гертруда наслаждалась триумфом. Она с высоты своего крыльца с ног до головы и обратно оглядывала Фридриха, который сразу как-то съёжился и стал таким жалким и подавленным, что в пору было просто пожурить его, да и отпустить с миром. Но Хюльдры не знают жалости, посему Гертруда была неумолима.

– Да, Францль мой щегол и служит мне с тех пор, как у тебя с Гудруной появилась крошка Аделина, – прозвучал, словно похоронный набат, голос ведьмы, – благодаря ему я знаю о тебе всё.

– Что за имечко такое? – буркнул барон, – почему на австрийский манер?

– Ах, почему на австрийский? Да потому что у вас при дворе с появлением красотки Гизеллы всё австрийское стало в большом почёте. Я же не хочу отставать от веяний времени, вот и следую сложившейся местной моде.

– Говори, что тебе нужно, – глухо проговорил Фридрих, тягостно ожидая приговора, – я сделаю для тебя всё, что пожелаешь, только не раскрывай моей тайны никому.

– Именно это я от тебя и желала услышать! – сверкнула глазами Гертруда, – какой же ты дурак! Как был дураком там, на Кьёсфоссенском перевале в Норвегии, так дураком и остался!

– Это ещё почему?! – от обиды барон чуть не проглотил собственный язык.

– Да потому что в тебе нет ни унции твёрдости! С тобой можно делать всё, что душе угодно! И вытягивать из тебя то, что потребно! Ловлю на слове – теперь ты обязан сделать для меня то, чего я пожелаю.

– Верно, я так сказал. Не отрекаюсь! Теперь твой черёд говорить.

– Так вот я и скажу, – глаза Хюльдры засветились неким странным, зловещим весельем, – дабы не раскрывать твоей тайны, я готова пойти на нарушение древнего закона Хюльдр и не раскрывать тайны своей обманутой сестрице. Теперь у тебя четыре дочери. Первая, малышка Аделина, всегда останется для меня самой любимой из всех твоих детей, потому что она единственная, кто был рождён тобою вместе с Гудруной в истинной любви. Я клянусь помогать ей и оберегать её всю её жизнь. Вторая, Анна, ненавистна мне более всех, поскольку рождена тобою во грехе с другой женщиной. Третья и четвёртая, Клоринда и Фисба, мне вовсе безразличны, ибо рождены не в любви, а лишь по случайности. А условие моё следующее – я промолчу о случившемся, а ты взамен подаришь мне свою Анну.

– Как так – подаришь? – отшатнулся в изумлении Фридрих.

– Очень просто. Принесёшь мне её и отдашь. Навсегда. И больше никогда ни ты, ни твоя Гизелла её не увидите. Это будет достойной ценой за тот грех, что ты совершил.

Мысли обрывками проносились в голове Фридриха. Он невероятно струсил и готов был на всё, однако вместе с тем и не готов. Отдать Анну Гертруде? Отдать невинное дитя в лапы ведьме? Гизелла так ждала этого ребёнка, так мечтала о нём, так была счастлива, когда наконец смогла обрести его! И теперь вот так, просто пойти и отдать? Нет, ни за что!

– Не хочешь отдавать, правда? – хмыкнула ведьма, – а минуту назад слово давал…. Вот такова цена твоему слову, барон – ломаный грош. Решай, дело твоё. Иных условий у меня к тебе не имеется.

– Ты прекрасно понимаешь, Гертруда, что я не могу отдать тебе её! Почему ты не явилась мне раньше, когда девочка только родилась? Тогда можно было бы списать всё на слабость организма, на какую-нибудь врождённую болезнь и более-менее спокойно пережить потерю. Но теперь уже три года минуло, как она жива и здорова, и отдать её я просто не могу! Да и на что она тебе?

– А я нарочно три года дожидалась. Обещанного ведь три года ждут. Я знала, что ты мне пообещаешь всё, что угодно, лишь бы я помалкивала. Так оно и случилось, а ты теперь заупрямился. А что делать с ней буду – не твоего ума дело. Может, съем, а может, и своей наследницей сделаю. Ну же, решайся, и будешь тогда спасть спокойно.

– Не искушай меня, проклятая! – вскричал Фридрих, – если я и был мягкотелым трусом, то теперь не отступлюсь от своих детей! Не видать тебе Анны как своих ушей!

– Поразительно! – всплеснула руками Гертруда, – какая нежданная перемена! Неужто в бароне фон Глокнере совесть заговорила? Что ж, воля твоя. Я сделала тебе выгодное предложение, ты от него отказался. Теперь за каждый год своего ожидания я нанесу тебе по удару, от которых будет плохо не только тебе, но и твоим близким. Всем!

В этот миг солнце исчезло, небо покрылось чёрными, как вороново крыло, тучами, а щегол поспешил скрыться, потому что Хюльдра сделалась тёмно-серого цвета, черты лица её заострились, как у покойницы, а глаза обратились в два вращающихся огненных шара.

– Всем без исключения! – взревела она, – даже Аделине предстоят тяжкие годы жизни! Теперь ты узнаешь, что такое проклятие Хюльдры и насладишься им в полной мере! Ступай, Фридрих, и не оглядывайся. Твоя лошадь ждёт тебя за деревьями и мигом домчит домой! Только дом твой и жизнь твоя отныне обернутся в кромешный ад, вышедший на поверхность из глубин земной тверди!

Без оглядки барон припустил прочь с поляны пряничного дома. Пробежав всего футов десять, он вновь оказался среди густого леса и увидел свою лошадь, мирно поджидавшую его рядом с одним из стволов. Он мигом вскочил в седло и обернулся – поляны и след простыл, будто её и не было всего в нескольких шагах отсюда.

«И зачем этой ведьме такой дом?», промелькнуло у него, «жизнь другим отравляет, а сама среди сладостей живёт!».

В этот миг лошадь пошла вскачь, не дожидаясь, пока её пришпорят. Фридриху осталось только вцепиться в узду и держаться в седле, потому что она понесла с такой скоростью, что он не успевал запомнить местность, в которой находился. В итоге лошадь в считанные минуты вынесла его из лесу и, перейдя на рысь, направилась к столице.

В тот вечер Фридрих был единственным, кто вернулся с охоты без трофея. Он, разумеется, рассказал, почему вдруг свернул с дороги, но умолчал о том, почему так и не догнал своего кабана. Желаемый миг славы обернулся в скрытые насмешки придворных. Главный лесничий – и без добычи!

Так у барона фон Глокнера начиналась новая жизнь.

Гертруда не заставила себя долго ждать. В течение последующих трёх лет она нанесла три удара, по одному в год, и каждый тяжелее предыдущего. Сначала она явилась пятилетней Аделине и рассказала ей о том, что у неё есть сестричка, но общий у них только папа и что сестричка эта проклята, как, собственно, и сам папа. Маленькая Аделина к тому времени уже была наслышана о том, что у неё имеется тётя по имени Гертруда, и которая живёт где-то далеко за границей, так что явление этой самой тёти не испугало, а даже наоборот, обрадовало девочку. Она не знала, как воспринимать то, о чём рассказала ей тётя Гертруда, но поняла одно – ничего хорошего тут быть не может. Аделина постепенно начала замыкаться в себе и вконец перестала разговаривать. Она жила прежней жизнью, любила и папу, и маму, и сестриц, но смутные мысли о некой третьей сестрице и о чём-то дурном, совершённым папой, сковывали ей уста. Фридрих показывал её всем лекарям Глаубсберга, возил в Штутгарт, в Карлсруэ и в Баден-Баден, но никто ему так и не смог помочь. Аделина по-прежнему оставалась немой.