Наталья Энте - Полозовка

– Спасибо, – больше кивнул, чем произнёс я, потому как говорить с набитым ртом было трудновато.

Трапеза продолжалась долго. За столом почти никто не разговаривал, разве что леший пару раз толкнул в бок своего соседа гуменника, чтобы тот подтащил поближе туесок с сушёными ягодами, да Домовой ещё раз напомнил мне, чтобы я не стеснялся. Я подумал-подумал и согласился. Удивление, равно как испуг, давно прошли, а после бани я вообще чувствовал себя превосходно. Действительно, а что было удивительного в том, что напротив меня щёлкал зубами, выбирая ягодку покрупнее, леший? Или что такого необычного наблюдалось в болотной красавице Весяне, которая приговаривала уже вторую порцию киселя? Обычные лю…

Здесь я чуть не подавился. Кусок тёплого, щедро сдобренного густой сметаной блина стал комом в горле. Люди? Разве? Эк меня… Это бабку, которая повстречалась мне первой и потом невесть куда сгинула, можно было с уверенностью записать в люди. А здесь за столом сидели те, кого долгие века считали нечистыми духами. Добрыми, злыми – не важно. Главное – не людьми. Не человеками. А я, видно, совсем тронулся умишком, если считаю их такими же, как Димка (из-под разноцветья лоскутов донёсся приглушённый храп), как я.

Ошарашенный такой мыслью, я на некоторое время застыл, потихоньку осматривая своих новых знакомых. Не люди. Духи. Нечисть. Все вместе, за одним столом, в одной избушке, хотя по всем правилам каждому из них положено находиться в своём владении, а не собираться дружной толпой, чтобы разделить трапезу с незнакомым человеком, попавшим сюда исключительно из-за несчастливого стечения обстоятельств. Да и куда это – «сюда»? Что это за деревня? Полозовка? Так не настолько она дремучая, чтобы не иметь ни одного проявления цивилизации, хотя бы в виде одиноко стоящего посреди улицы фонарного столба. В домах, пусть и сложенных из брёвен, должно водиться хотя бы радио. Ну, или на худой конец какой-нибудь проводочек для него. Здесь же…

– Подавился? – прогудело над ухом.

Всё это время, пока я раздумывал, сидя с блином в руке, Домовой участливо смотрел на меня внимательными, абсолютно не стариковскими глазами. Чтобы не выдать нерадостных мыслей, я на всякий случай пару раз кашлянул, выпрямился и попробовал улыбнуться.

– Да ничего. Всё нормально.

Улыбка вышла кислой и фальшивой, но на большее меня не хватило. Да и есть как-то резко расхотелось. В голове вертелось только одно: надо выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Хрен с этой Полозовкой, с заданием, фольклором и завкафедрой. Дошедшие до наших дней предания и свидетельства говорили, что ни одно близкое знакомство людей с нечистой силой ещё не заканчивалось хорошо. Нечисть – на то она и нечисть, чтобы вредить. Пусть не сразу, не вдруг, но всё равно… Русалки – топят, лешие – заводят в чащу, гуменники – пакостят, кикиморы – с ума сводят. Во всех сказках, во всех легендах об этом написано. И нигде о том, что вся эта «братия» гостеприимно принимает людей, кормит до отвала и участливо интересуется человеческими проблемами. Ну, разве что Баба Яга. Но тут её нету.

– Дык её и летом калачом из лесу не выманишь, не то что сейчас, – проговорил дед, ловко выбирая из жареной рыбины косточки.

– Кого? – оторопело заморгал я.

– Ягу. Домоседка она. Отшельница. Раньше, веков этак триста-четыреста назад, ещё шустрила в ступе по миру, а теперь ничего и видеть не желает. Сидит сиднем на печи да вспоминает былые времена.

– Вы… Я… – слова мне давались с трудом, вернее, не давались совершенно.

– Мыслей не читаю, – веско уронил дед, чуть повернувшись в мою сторону. – Просто догадался, что ты именно про это и подумаешь. Разве не так?

– Так, – согласился я, – подумал.

– Ну вот. А ещё ты, гость дорогой, подумал, что надо отсюда быстрее бежать, потому как все мы, – Домовой сделал широкий жест рукой, – создания зловредные и для человека ничего, кроме гадостей, делать не желаем.

– Нет, почему же все! – пробормотал я. – Домовые – они с людьми издревле в дружбе, за домом следят, скотину обихаживают. Если не злить… Не скотину – домовых.

Дальше я заставил себя заткнуться, потому что про остальных нечистых ничего хорошего в моей голове не имелось, а обижать никого из сидящих за столом не хотелось. Просто язык не поворачивался. Овиныч Димона привёл, Лексей его спать уложил, Банник меня выпарил, мороз из костей выгнал, Весяна чаем угостила… Все приветили как могли, а я веду себя как сволочь. Неожиданно я почувствовал на себе цепкий взгляд. Меня сверлила красавица-кикимора. Сверлила насквозь, не жалея своих огромных водянистых глаз, в глубине которых плескалось разочарование пополам с обидой. «Не “как”, – произнёс я про себя. – Не “как”. Просто сволочь. Последняя. Девушку вот обидел ни за что».

– Зловредные, зловредные, – повторил Домовой, отодвинул от себя опустевшую посуду и положил на стол свои большие ладони. – Ты правильно думаешь. И домовые – не исключение. Подобрей, конечно, чем все остальные, но если нам, домовым, что-либо не понравится, то так напакостить можем, что берегись. Только вот разгуляться себе мы не даём, потому как дому от нашего гнева одна беда: и люди без крыши над головой, и хозяйство без присмотра.

Дед помолчал немного, видимо, ожидая от меня замечаний. Не дождался, вздохнул и продолжил:

– В общем, все мы хороши. Каждый по-своему. Как и вы, люди. Это у нас с вами общее. А как же иначе? Столько веков друг за дружкой наблюдаем, вот и понабрались всего понемножку. А что собрались здесь, так это, мил человек, от безысходности.

– Какой? – чуть не подскочил я на лавке.

Домовой ещё раз вздохнул. Внимательные глаза под кустистыми бровями заволокло грустью. Почти одновременно с хозяином избы посмурнели и его товарищи, один только Овиныч злобно покосился в мою сторону и принялся скрести корявым пальцем столешницу.

– Такой, – наконец проговорил Домовой. – Не можем мы жить, как раньше, потому что нет нам больше места. Вы, люди, всё вокруг заняли: овины убрали, поля застроили, от лесов одни посадки оставили, реки в хилые и не очень чистые ручьи превратили. Тесно нам стало, душно. Но главное даже не это. Основная беда в том, что вы , – слово «вы» дед выделил особенно, словно смешал ругань с сожалением, – практически вычеркнули нас не только из наших родных мест обитания, но и из своей жизни.

– Ну да, сложно домовым ужиться в многоэтажках, а водяным – в водопроводных трубах, – вставил я, вспомнив старый добрый мультик про домовёнка Кузьку.

Домовой покачал головой.

– Не нужны вам теперь ни басни, ни сказки, ни былины, в которых мы тоже живём. Вернее, жили раньше, когда эти сказки постоянно звучали, передавались от человека человеку, от старших – младшим. Люди знали о нас, считались с нами, делились с нами заботами и радостями, делами и праздниками, а мы, видя это, чувствуя всё это, просто жили. Не могли не жить, потому что вы наделяли нас жизнью. Не то что ныне.