Полина Гриневич - Игра бабочек

Погрузиться в просмотр этих раритетов возможно было бы интереснее и полезнее чем выслушивать выступления молодых сторонников произошедшей революции. Того что эти люди называли революцией.

Пламенные речи, призывы с распростертыми руками и бешеная овация после слов «Свобода, равенство, братство» по неизвестной причине навевали странную грусть. «Кино и немцы». Слова из былой жизни лучше всего могли характеризовать происходящее перед ней действо.

Стихи, которые читал молодой человек с забинтованной головой, были совсем неплохи. И слушавшие его люди в модных дорогих костюмах замерли и затаили дыхание, а спустя мгновение разразились овациями и заключили поэта в кольцо рук и восторженных возгласов.

Дана провела пальцем по пыльному стеклу. Смешная рожица позволила вернуться к далеким воспоминаниям. Почти исчезнувшим, подернутым дымкой тумана, но таким прекрасным.

– Удивительно встретить здесь, среди всех этих имитаторов такую необыкновенную девушку.

В прозвучавшем голосе ей послышался легкий приятный акцент.

Девана открыла дверцу шкафа, чуть прикусив губу от неприятного скрежета. Наверное, последний раз кто-то пытался познакомиться с мрачными шеренгами книг, заполняющими полки, еще до ее рождения.

Золотые искры засверкали на корешках, как будто прикосновение бледных пальцев вдохнуло жизнь в пожелтевших от времени морщинистых стариков.

– Павсаний? Мне всегда казалось, что милые дамы больше любят наслаждаться живым воздухом Эллады, нежели вдыхать запах пыльных фолиантов и терять зрение, рассматривая пожелтевшие от времени рисунки.

Дана отдернула руку и повернулась к мужчине. Кажется, до нее донеслись раскаты грома, и сестры вцепились друг в друга сквозь стиснутые кисти рук.

– Но я люблю читать.

Незнакомец явно пытался скрыть за темными стеклами очков не только цвет глаз. Сиреневый костюм и шейный платок на тон темнее придавали ему немного нездешний облик, странный для Даны, успевшей привыкнуть к темным повседневным цветам в одежде местных мужчин. И уж совсем удивительными показались туфли такого же цвета, как и сюртук. Все наоборот! Под стать манере одеваться смугловатая кожа и длинные черные волосы до плеч не оставляли сомнений, что этот человек, скорее всего, приехал в Кельтику издалека. Магическое пламя, мерцающее сквозь внешний замысловатый образ этого уроженца далеких восточных земель или совсем незнакомой Африки, как будто старательно пряталось за закрашенным черной краской стеклом.

Внизу профессор Россиньоль занял место за кафедрой, собираясь начать свою лекцию. Темная материя – тема необыкновенно созвучная облику человека, преградившего ей дорогу. Дана слегка смутилась, чувствуя за темными стеклами настойчивый и даже бесцеремонный взгляд. Вырвавшиеся слова только подтверждали, что она нервничала.

– Как вас зовут? – глупо и не к месту. – Извините, мне надо пройти.

Улыбка коснулась его губ, сжатых в тонкую почти бесцветную линию. Произнесенная в ответ фраза заставила ее вздрогнуть.

– Пусть будут розами шипы для всех поклонников твоих,

И как дурман, твои враги пусть отвергают сладкий мед…

Через мгновение иноземец добавил с грустной улыбкой.

– Рудаки.

Что означало это слово, она не знала. Возможно, так звали автора красивых строк, но переспрашивать казалось глупо и стыдно. Пожалуй, теперь Дана уже точно растерялась и поймала себя на неприятном желании убрать темные стекла прочь и проверить, что на самом деле таилось в глазах незнакомца.

– Наш гость обладает магическим слогом.

К счастью, голос незаметно подошедшего Мартина вырвал ее из колдовства непонятных слов.

Философ как всегда не скрывал настроения некой возвышенности и будто распространял вокруг невидимую, но вполне ощутимую ауру романтики и хорошего настроения.

Может быть, именно это настроение, желание отодвинуться подальше от странного жара, буквально рвущегося сквозь темный силуэт незнакомца, позволила ей обронить фразу, давно не дающую ей покоя:

– Прошу прощения, дорогой друг.

Как она научилась говорить за время пребывания в этом мире! Слова рождались подобно течению широкой реки, спокойно и плавно. Это было похоже на пение по нотам. И вдвойне приятно было разговаривать на таком языке именно с Мартином.

– Прошу прощения.

Это было глупо, по-детски.

– Вы знаете, Мартин, я всегда представляла настоящего философа по-другому. Только прошу, не обижайтесь на меня, но философ в моем представлении должен быть…

– Угрюмым?

– Серьезным.

– Нелюдимым?

– Задумчивым.

– Сухим?

– Ну, даже не знаю. Но вы же такой приятный, общительный и…

– Не заумный?

Дана улыбнулась и покачала головой, стараясь забыть о мерцающей тени за спиной. Она с удовольствием приняла протянутую руку и собралась уже двинуться вниз по ступенькам. Но голос, прозвучавший за плечами, заставил вновь замереть.

– Ваш друг наверняка принадлежит к школе греческих философов- эпикурейцев. Он не похож на мрачных гениев-германцев, вечно пугающих людской род сумерками богов или скорым Рагнареком. Они в последнее время заполонили европейские университеты своими кислыми физиономиями и толстыми томами северных пророчеств.

Некоторое время она с недоумением смотрела в веселые глаза Мартина и, выпрямив спину, изо всех сил старалась не оборачиваться. Знаток восточной поэзии так и не успел представиться, а она повернулась к нему спиной. Кем бы ни был этот маг, откровенно и по-хамски игнорировать его казалось не самым красивым поступком. Ее начала разбирать досада и, стоя здесь, между этими абсолютно разными мужчинами, Девона вдруг ощутила, что весь этот день был совершенно испорчен. И что сейчас он окажется испорчен еще сильнее.

Она не знала, как следует поступить и, словно подслушав это смятение мыслей, закружившихся в хаотичном танце, незнакомец поспешил ей на помощь.

– Я только недавно приехал в столицу и не имею в здешнем обществе достаточного количества знакомых. Прошу прощения, нужно было это сделать раньше.

Девона почувствовала, как теплые шершавые пальцы прикоснулись к ее руке.

– Вы не смеете…

Но он уже поймал ее пальцы в ловушку сложенных ладоней. Теперь мужчина стоял совсем близко, и она чувствовала аромат каких-то трав, сладковатый, даже приторный.

Ей это не нравилось, совсем не нравилось. Но руку она не убирала. Спустившись на две ступени, он теперь смотрел на нее снизу-вверх. Его взгляд поверх мутных стекол опалил ее страшным холодом.

Поцелуй, запечатленный на внезапно ослабевшей кисти, не означал ничего. Сестры замерли, охватив предплечья словно кобры, изготовившиеся к смертельному броску. Возможно, Дана должна была испугаться. Но она вдруг поняла, что была смущена. Ей никогда не целовали руку.