Эмис Блаулихт - Гвенделл, лучший ученик

Когда Гилберт добрался до дома, его снова ошпарила мысль, что у Лирена он так и не спросил про кое-что, скребущееся в душе. Не так сильно, как Бьюли и судьба Фуфела с сахаром, но тоже назойливое.

Он вытащил из кармана ключ и мельком обернулся на улицу, боясь увидеть идущего издалека отца. Но было пусто и тихо.

Внутри Берт стал впопыхах набирать холодную воду в бадью (к счастью, утром он натаскал порядочно ведер). Решил, что растапливать очаг и греть ее времени нет. Он скреб себя мылом и мочалкой, стуча зубами и прислушиваясь к улице. В любую секунду на крыльцо могли подняться лязгающие папины шаги. Отмываться горячей водой было бы в разы легче, поэтому Берту пришлось просидеть в ванной гораздо дольше. Пена тяжело смывалась с покрытой мурашками кожи, и пальцы задрожали от испуга. Гилберт уже представлял, как отец открывает дверь и застает его в уборной, насквозь пропахшего дохлятиной – как его друзья, – которую он лихорадочно пытался смыть. И тогда пиши пропало.

Он немного успокоился, когда все же смог оттереть пену, но теперь надо было выливать воду в канализационную решетку на улице. Берт наспех напялил ночную рубашку, чтобы не околеть, стал быстро зачерпывать мыльную воду из ванной и вытаскивать тяжеленное ведро на улицу. Несколько таких забегов, и он едва стоял на ногах от усталости. Мышцы горели, но хотя бы стало теплее. Следов преступления нет. Все чисто.

С бешено колотящимся сердцем и на негнущихся ногах Гилберт поднялся по лестнице на второй этаж и еле доплелся до своей комнаты в конце коридора.

Закрыл дверь, выдвинул засов и рухнул в незастеленную с утра кровать. Он лежал с закрытыми глазами щекой на подушке и слушал, как стучит в ушах.

Во сне ему показалось, что папа вдалеке спрашивает: “и как это понимать?”

Растешь

Утром он проснулся от щебета за окном и ярких летних лучей, жгущих щеку. Он разлепил тяжелые веки и поднялся. В голове гудело. Нос заложило. Дышать было горячо, горло будто загорелось. Лицо тоже пылало. Берт приложил руку к носу и попытался себя понюхать. Но ничего не учуял.

У папы сегодня отгул, вспоминал он, вяло одеваясь. Внизу слышались шаги и бренчание посуды. Берт с осторожностью вышел из комнаты и перегнулся через перила лестницы, стараясь зацепить папу взглядом. Оценить обстановку. Так сказал бы Фуфел.

Гилберт его не увидел, но отчетливо слышал, как он возится на кухне, что-то затачивая, и сипло дышит. Берт знал, что папа наверняка уловил скрип открывшейся двери, и то, что он сразу не побежал разбираться, уже хорошо. Но знал и про “затишье перед бурей”. Вычитал где-то, хоть не особо понял. Но теперь смутно его ощутил.

Он спустился и пошел в кухню. В животе больно заурчало, едва в нос проник запах выпечки (почему-то слабый), и только тогда Гилберт вспомнил, что крошки во рту не держал со вчерашнего дня.

Кухню заливал горячий солнечный свет. Из окон тянулись косые лучи, а внутри плавали сверкающие пылинки. Посередине стоял продолговатый стол, и свет ложился на него яркими пятачками. Берт с удивлением увидел за ним Лереси (вечно ее никогда не слышно). Она отщипывала желтоватое тесто из кадушки, лепила из него мячики, обмакивала верхушкой в блюдце с кучкой молотых семечек и клала на шкворчащий поднос над печью. Папа точил ножи.

Они оба обернулись, когда Берт появился из-за угла и сел за стол с другого края от Лереси. Рядом стояла корзинка с готовыми булочками, кувшинчик молока и три кружки. Берт жадно схватил одну булку – теплую и мягкую, – и вцепился зубами. Вкуса он почти не ощущал. Будто держал во рту горячую глину.

– Явился – не запылился, – сказала Лереси, хитро покосившись на него. Выглядела она не ахти: как-то осунулась и обрюзгла. Под раскосыми глазами залегли круги, волосы небрежно зачесаны на эльфийский манер, кожа подобвисла.

Наверное, у себя дома собачится и не спит целыми днями. С чего она вдруг пришла?

– Угу, – прошамкал Берт с набитым ртом. – А фофему фы вдефь?

– Прожуй сперва.

Он кивнул и потянулся к кувшинчику, чтобы налить в кружку молока. Папа задумчиво посмотрел на его и отвернулся, продолжив точить.

– Ты возле ванной кое-что вчера оставил.

У Берта дрогнула рука, и струйка молока выплеснулась на стол. Он спешно поставил кувшин и вытер лужицу краешком полотенца, подложенного под миску с булочками.

– Фто?

– Одежду. Я уже положил ее замачиваться.

Папа обернулся, отложив точильный камень и нож. Берт смотрел на него, не моргая.

– Почему она пахла дохлятиной так же, как твои друзья, которых я поймал ночью за домом Одила?

Лереси настороженно обвела их взглядом, снимая противень с печи и сваливая готовые булки в миску.

– Не внаю, – промямлил Гилберт и отпил молока. Тоже никакого вкуса.

– Ты с ними был?

– Неф.

– Зачем ты врешь?

– Я не вву. Я пофто…

Он медленно проглотил, судорожно думая, и добавил первое, что пришло в голову:

– Я собаку гладил. Другую, не Фишку.

Берт услышал, что голос как-то осип, и заметил, что лицо Лереси сморщилось. Она отвращенно высунула язык, мотнула головой и продолжила лепить.

– Если ты с ними не был, откуда знаешь про Фишку? – устало спрашивал отец.

– Ну… Просто видел, как она с ними уходила. А эта другая была.

– На твоей куртке была рыжая шерсть Фишки.

– Эта собака тоже рыжая.

– Гилберт. Я знаю, что ты с ними был. Я тебя слышал.

Берт умолк и потупил глаза в стол. Есть расхотелось сразу.

– Да уж расскажи ему, что с мальчишками, – сказала Лереси, раскладывая сырые мячики на раскаленный поднос. – Испереживался весь, наверное.

Отец задумчиво посмотрел на нее и затих. Берт разглядывал линии на деревянной столешнице и щипал себя за руку.

– Ничего страшного, – наконец сказал папа, повернувшись к нему. – Предупредили, что за повторные случаи вандализма их упекут на пару суток, а пока отделались только штрафом. Они хоть ничего и не украли, но вломились в казенный дом.

На душе полегчало. Но только на секундочку. Потом снова оттянул тяжеленный валун разочарования. Ведь Чума-то остался на свободе. И Бьюли наверняка сейчас с ним.

Берт поднял глаза и встретился с мрачным взглядом отца.

– А что с трупом? – спросила Лереси.

– Валуса Одила допрашивают. Узнаю только завтра. Гилберт, – папа подошел и оперся на стол огромными ручищами. Ножки стола предупредительно скрипнули. – Ты пообещаешь, что перестанешь с ними шарахаться по чужим домам?

– Да, – влегкую ответил Берт. Как и Лирен, он потерял запал на “шару”. Теперь его заботили только Фуфел с сахаром и Бьюли. – Обещаю.

– Также будет лучше, если ты найдешь себе компанию попристойнее. Меня настораживает Аксель. Мы нашли при нем несколько самокруток.

Берт застыл. Мышцы словно окаменели. Он испуганно смотрел в глаза отцу и чувствовал, как что-то внутри начинает выть: “са-а-а-ахар! Са-а-а-ахар!!!”