Алексей Колмогоров - Спасение Романовых

– Анастасия Николавна, разрешите мою дилемму…

Я достал кулон из кармана. Она посмотрела испуганно и тут же отвела глаза.

– Что это?

– Это было уплачено…

– Не смейте говорить мне об этом! Ничего не хочу знать!

Ушла поспешно.

Поужинали у костра. Государь и Государыня устроились в шалаше вместе с Алексеем, остальные – на тюках и матрасах под деревьями. Татьяна сидела у костра, когда все уже разошлись. Лиховский хотел остаться с ней, но она его отослала. Я дежурил, осмелился и подошел, сел рядом. Не прогнала.

– Леонид, что мне делать?

– Вас никто не винит. Скоро мы будем во Владивостоке и уплывем в Америку, – сказал я.

Усмехнулась грустно. Я достал кулон и протянул ей.

– Это же кулон мамА…

– Прошу вас, передайте Его Величеству. Это предназначалось тому типу…

Она посмотрела на кулон с отвращением, и с не меньшим – на меня.

– Вы это нарочно!?

– Да нет же! Я просто не знаю, как мне передать…

Она держала кулон на вытянутой руке, будто мерзкую тварь. В его центре кровавой каплей пламенел рубин. Швырнула кулон в огонь.

– Вы идиот, Анненков?!

Ушла.

– Простите… – пробормотал я. – Простите…

В самом деле идиот.

Из записок мичмана Анненкова

27 июля 1918 года.

Тайга – бесконечность. На пятый день пути уже не слышно было смеха наших Царевен. Смолкли разговоры. Алексей все реже звал к себе отца или мать, или доктора Боткина, чтобы показать птицу или дерево, или скалу странной формы.

Государь шел впереди. В мятом цивильном костюме и кепке, с палкой в руке он был похож на дачника-грибника. Он любил пару часов шагать впереди нашего обоза. Движение от этого замедлялось, зато лошадям послабление и передышка.

Ехать верхом Государь отказывался. Верховые лошади были нужнее нашей кавалерии – так он называл нас четверых. И это, конечно, было правильно. Верхом мы были маневренны и боеспособны на случай внезапного нападения. Бреннер и Лиховский ехали впереди колонны, потом шли четыре телеги, управляемые Харитоновым, Труппом, одной из Княжон, доктором Боткиным; в арьергарде – я и Каракоев верхом. Лошадей и телеги Бреннер и Каракоев купили в деревне за несколько золотых колечек.

Царица и Царевны в платках, повязанных по-деревенски, закрывавших почти все лицо, издали могли сойти за крестьянок. Кроме маскировки, платки так же помогали от мошкары, клубившейся вокруг людей и лошадей.

Маршрут прокладывал Бреннер – все время на восток по проселкам и едва заметным тележным колеям. Деревни обходили. Лишь изредка нам встречались подводы с крестьянами, едущими с полей, или небольшие обозы, везущие что-то на продажу. Местные смотрели на нас косо. Они видели, что мы чужаки: торговцы – не торговцы, крестьяне – не крестьяне…

Какая власть в тех местах – понять было невозможно. Шаг вправо – шаг влево от Трансиба, и никакой власти уже не было, а народ просто жил, как умел.

С самой той сцены с кулоном я не перемолвился с Татьяной ни словом. То же охлаждение к моим товарищам я видел и у других Княжон. Мы, рыцари, как будто были уже не интересны нашим Принцессам. И та вспышка сердечности и дружбы, что согревала нас в поезде, уже вспоминалась, как потерянный рай.

Алексею становилось все хуже. Он уже не вставал со своей лежанки на телеге, ночами там и спал. Над ними растягивали полог из одеял. Доктор Боткин говорил, что езда в тряской телеге плохо воздействует на организм Алексея и обостряет болезнь. На привалах я подходил к нему, чтобы поговорить, подбодрить, но часто он отвечал с раздражением или молчал. Сестры в любую свободную минуту вились вокруг него, но и им удавалось вызвать лишь тень улыбки на его лице.

Сегодня, осмотрев колено Алексея, доктор Боткин заявил, что дальше ехать нельзя, нужен отдых – хотя бы несколько дней под крышей. Бреннер и Лиховский уехали искать жилье. Смешно, но Бреннер после исхода из поезда больше не брал меня с собой в разведку. Будто моя промашка отменяла мой прошлый боевой опыт, о котором он знал.

На обед Иван Михалыч приготовил кулеш из пшенной крупы и поджаренного сала. День прошел в неподвижности и молчании: все лежали снопами на телегах и на матрасах под деревьями. Для Государя и Государыни, как обычно, был поставлен шалаш, и не для защиты от непогоды – даже ночами было тепло и сухо, но – чтобы дать им возможность укрыться от посторонних глаз хотя бы на короткое время. В дороге все на виду, и это утомляет чуть ли не больше самого движения.

Я дежурил, ходил вокруг стоянки, вслушиваясь в таежный шум. Ближе к вечеру услышал их голоса от реки. Они смеялись, перекликались по-английски; странно было слышать здесь английскую речь. Потом разговор затих, и они запели по-русски «Херувимскую песню». Я узнавал каждый голос. Вела Ольга своим безупречным меццо-сопрано, вторые голоса – Татьяна и Мария, и колокольчик, прихотливый и звонкий – Анастасия. Они не должны были отлучаться без охраны, но сбежали. Понятно – хотели побыть без посторонних, и все же я пошел на голоса, разбудив дремавшего Каракоева, чтобы следил за лагерем.

Вода заблестела сквозь еловые лапы, но поначалу я никого не увидел. Пение тоже смолкло. Опоздал. Обидно стало, будто что-то мне было обещано – светлое, красивое – а я упустил. Пошел вдоль берега, скрываясь в ельнике и вскоре снова услышал их голоса. Говорили по-английски:

– Почему здесь никто не живет? – сказала Анастасия.

– Много земли в России, – сказала Мария.

– Слишком много, – сказала Анастасия. – Едем, едем без конца… Тоска…

– Тоска? Посмотри вокруг, – это снова была Ольга. – Этот лес! Река! Мы на краю света!

– Ну, я не знаю… – манерничала Настя. – Здесь очень скучно, на этом краю света.

Я пошел на голоса, не показываясь из чащи, и вскоре в просвете меж еловых лап увидел их. Они сидели у воды. Мария расчесывала волосы, Ольга уже подобрала свои наверх, Татьяна оставила разбросанными, взъерошенными. Волосы у всех едва доставали до плеч – еще не отросли после стрижки под ноль полтора года назад из-за кори. Анастасия сплела венок из травы, и он красовался у нее на голове, как гнездо. Их платья, когда-то белые, после множества стирок стали пепельно-серого цвета, и все равно это были вылитые Царевны из сказки, что вышли к речке попеть песен. А я, значит, был тем пастушком, что подглядывал за ними из кустов.

Четыре точеные фигуры – в томлении и неге.

– Мы пропахли лошадьми, – сказала Анастасия.

Все засмеялись. Ольга еще что-то добавила, и все опять засмеялись дружно и смачно, будто сальной шутке. Я не понял. Их английский был гораздо богаче моего, кроме того, у них наверняка был какой-то свой внутренний жаргон, мне неизвестный.