T. Лоурелл - Король русалочьего моря

– Но сомнения есть у всех, – нахмурился Ксандер.

Трость в руке ректора свистнула, моментально вытянувшись в параллельную полу струну и указав безошибочно на него.

– Блистательное объяснение тому, почему таки люди редко двигают горы, не правда ли, господин ван Страатен?

Ксандер закусил губу и кивнул.

– Подумайте, господа студенты, что будет, если у вас в руках будет самый совершенный в мире лук, но при этом, когда вы уже наложите стрелу на тетиву, ваши руки задрожат? Вы промахнетесь, именно так, каким бы точным ни был ваш глаз, каким бы верным ни был лук, какой бы круглой ни была тетива – и какой бы достижимой ни была мишень. Сомневаться можно до или после, но тогда, когда перед вами мишень, вы должны уметь отбросить всё и разумом, – на этот раз палец постучал по лбу, – направить силу в цель.

– Разумом? – опять фыркнула неуемная Леонор. – Это после славословий вере-то?

– В том-то и прелесть, госпожа Гарсиа, а если подумать, то и логика – что нечто столь иррациональное, как вера, должно быть уравновешено рациональностью и разумом, не так ли?

Пришло время кивать Леонор, хотя она это сделала куда более неохотно, чем Ксандер.

– В мгновение, когда вам пришла пора действовать, вы сможете использовать свою силу только в том случае, если вы знаете, что вы вправе это делать, иначе она уйдет впустую. И да, этому мы тоже вас будем учить.

– Вы говорили о треугольнике, – заметила пока что молчавшая Белла.

– Верно, говорил, госпожа Альварес де Толедо. Но с третьей стороной всё очень просто – это воля. Как отмечают мудрые народные поговорки, можно привести лошадь к водопою, но нельзя заставить её пить – так и с вами: какими бы силами и правами вы ни обладали, пока вы не захотите что-то сделать, выбрать ту самую мишень – применить всё это вы не сможете.

– Тут наверняка тоже есть какая-нибудь тонкость, – пробормотала Белла.

Возможно, она предназначала это только для ушей соседей, а то и одной Одили, к которой она отвернулась, но ректор подхватил это с такой готовностью, словно она декламировала на весь зал.

– Очень верно! Но и тонкость проста. Кто рискнет подсказать? Госпожа де Мендоса?

Алехандра, рьяно вскинувшая руку, едва он задал вопрос, даже вскочила с места.

– Мы же все разные! – заявила она. – А если бы дело было только в вере и праве, то я бы… я бы могла так же играть с огнём, как Беллита. Я ведь верю, что так можно, и что в этом плохого, я же не убивать им буду. Но он мне не подходит, понимаете? Это не мое. Я могу что-то сделать – но не так. Простите, я сумбурно…

– Вы совершенно правы, госпожа де Мендоса, – голос ректора был ласков. – Это тоже часть воли. Наши силы даны нам для того, чтобы творить – и каждый из вас выбирает тот способ изменять мир, который по душе лично ему. По-настоящему, глубинно по душе – это не вопрос минутного восхищения, это вопрос резонанса. С каждым из нас мир говорит по-своему. И как лучше его слышать, и как лучше говорить в ответ – этому вы тоже будете учиться.

– Выходит, мы здесь потому, что у нас громкие голоса?

Голос Франца Баумгартена был удивительно тихим для его могучего корпуса, поэтому ректору пришлось подождать, пока господа студенты отхихикают.

– Примерно так, – согласился он.

– И всё-таки с верой непонятно, – заявила Леонор. – Выходит, и всякие мантикоры взаправду есть?

Ректор только улыбнулся, но иберийку это не смутило.

– Но я слышала, что если в кого верили, а потом перестали верить, то они исчезают!

– И в самом деле, исчезают, – покладисто ответил д’Эстаон, – от глаз тех, кто не верит. Но исчезнуть вообще? Только ребенок думает, что если зажмуриться, то злое чудовище исчезнет. Материя не зависит от глаз смотрящего… к счастью или к несчастью.

– А может ли появиться?

Ректор медленно повернулся на каблуке. Очень у него это эффектно получилось: длинное его одеяние, похожее на мантию, немного обернулось вокруг ног, сделав его похожим на змею, приготовившуюся к броску.

– Уточните вопрос, госпожа де Нордгау.

– Если человек видит то, во что верит, то, что будет, если его убедить, что он видит то, чего нет на самом деле?

Так же медленно и по-змеиному д’Эстаон улыбнулся.

– Этот вопрос, – вполголоса отозвался он, – вы зададите другому человеку, дитя мое.

– А если мы тоже хотим это знать? – прозвенел голос Алехандры.

– Спросите у вашей однокурсницы, – был лишенный сочувствия ответ. – Вас интересует только это?

– Подождите, господин ректор, – Клаус был мягко вежлив, – но у меня другой вопрос. Если нас ограничивает только треугольник веры, воли и права… я имею в виду, есть ли что-то ещё? Я понимаю, что есть законы…

Сухопарая рука ректора легла ему на плечо.

– Не волнуйтесь, господин фон Бабенберг. Вы правы, конечно. Есть другие ограничения.

Класс снова притих, но ректор заговорил не сразу – сначала занял свое место у окна, поставил перед собой трость и сложил на ней руки. Напряжение в воздухе к этому мгновению можно было резать ножом.

– Оговорюсь сразу: эти ограничения уже относятся скорее к этике… хотя, пожалуй, лучше назвать их техникой безопасности. Да, это наилучшая формулировка. Поступайте в соответствии с этими законами, и с вами всё будет хорошо.

Он сделал небольшую паузу.

– Итак, первое ограничение – свобода воли. Если вы хотите, чтобы ваша воля уважалась – уважайте чужую, это логично. К счастью, что-либо сделать с чужой волей крайне трудно, а менталистов – крайне мало. Впрочем, вы все молоды, и вполне возможно, что когда-нибудь страсть или искаженное чувство справедливости, или что-то ещё может столкнуть вас с этим законом. Просто запомните сейчас и вспомните тогда, что невинность – лучшая защита. Не замарайтесь насилием, и ваша собственная оборона будет крепка.

Опять пауза, чтобы перевести дыхание.

– И второе – естественная логика мира. Мир – ваш собеседник, ваш соавтор в творчестве, а собеседников и соавторов надо уважать. Не творите неёстественного, как бы вам ни хотелось. Пример… кто-нибудь приведет пример?

– Нигромантия, – выдохнул Клаус.

Д’Эстаон бросил на него взгляд, который Одили показался странно печальным.

– Да, например, нигромантия, хотя не она одна. Поймите, – голос его напрягся до гулкости, – есть могущество выше вашего и право выше вашего, есть грань, на которой вы должны будете отступить. Называйте это как угодно – судьбой, Творцом, высшими силами – это неважно. Важно то, что одним из самых страшных соблазнов для вас станет гордыня. Учитесь смирению, и тогда мир всегда будет вам благоволить.

– Но есть ведь те, кто…

– Есть, – негромко сказал ректор, – но подумайте об этом так, господин фон Бабенберг, хоть вы ещё очень юны – можно очаровать девушку, а можно взять силой. И у того, и у другого способа есть достоинства и недостатки, и результат – кратковременный – будет один и тот же. Но землю наследуют те, кто хочет любви.