Игорь Саврасов - Умножители времени

Заведующий знал, что ездить в конце мая в Карловы Вары – Глебова традиция. Двенадцать лет с парой-тройкой годичных перерывов. А работник он ценный, очень добросовестный, много ведёт методической, научной работы, берёт кучу дипломников, блестящий лектор.

Да, Глеб Сергеевич любил в мае Карловы Вары: цветущий миндаль, акации, тёплая, ещё не жаркая погода. Два первых раза он ездил на курорт с женой (у неё были неполадки с желудком), три раза с женой и дочкой, пять раз всей семьей. Порой ему казалось, что платаны в парках и заповедниках, куда они любили выезжать, взяв напрокат машину, помнят смех его детей, любящие глаза его жены. Бывшей жены. Былые счастливые годы!

…Глебу не спится. На улице рассвело. Тёмные плотные шторы в спальне Глеба оставляют для солнечных лучей лишь узенькую щель. Такая же узкая щель от приоткрытой Гордоном «двери в неизвестность» увлекала и беспокоила. Информации на грош, хоть она и весьма неожиданна и очень серьёзна. Дядя… Брюс… задание… Но строить планы и обдумывать что-то сейчас бесполезно. Прана, эта жизненная энергия, уже набрала свою утреннюю силу. Глеб любил эти часы, верил в их благодать, творческое начало.

«Начало… Эх, братец Глебушка, ты, оказывается, не знаешь истории своего рода… и мог бы не узнать никогда! Вот тебе и Ключи Совпадений! Так ведь и в Большой Истории белое пятно на белом…»

Своего любимого дядьку, дядю Алекса (так он, как и мать, привык называть его), он расcпросит только часа через три. Тот ложился заполночь, его мучила бессонница. А клёво, однако, быть потомком «русского Фауста», «русского Нострадамуса»! Так Якова Брюса окрестили историки. Вот ещё почему дядька увлекается эзотерикой и юного Глебушку приучил и увлёк, серьёзно увлёк астрологией и нумерологией. Это теперь его главное Пр авило и Прав ило в жизни.

Глеб быстро встал с кровати, достал из ящика письменного стола тетради, линейку, циркуль, том «Эфемериды» и стал быстро чертить, затем взял линейки и транспортиры собственного изготовления, калькулятор. Этими своими линейками и транспортирами Глеб очень гордился. Он придумал их в конце второго курса мехмата для своих астрологических и нумерологических изысканий. По сути, на них он изобразил несколько рядов чисел наподобие рядов Фибоначчи. Глеб до сих пор делал всё новые линейки и транспортиры, соизмеряя их с зодиакальной системой в рядах и последовательностях моментов времени. Через двадцать минут тренд своего поведения на сегодняшний наступивший день он понимал. «Эх, знать бы день и год рождения этого Евгения-Джеймса, да ещё бы точное время суток…». Глеб улыбнулся, вспомнив дядькину шутку: «Число служит кому-то и чему-то. Что записано у богословов? Что придёт Антихрист тогда, когда все мы будем оцифрованы и вычислены».

Глеб ещё раз вгляделся в свои листочки. «Точно!». Он хлопнул себя по лбу. «Это же рядом. Надо сейчас же туда пробежаться. Не пройти, а именно пробежаться. И не бегал ты по утрам давненько. Ай-ай-ай!» Тихое, сонное утро воскресенья, чистый отдохнувший город. Быстро пробежав до Тверского бульвара, потом по Большой Никитской, Всеволожский чуть приостановился. Вот он, знакомый с детства Брюсов переулок. А теперь новый будто. Медленно Глеб брёл по переулку, всматриваясь в дома, их номера. Вспомнил из Гессе:

«Игра в бисер», – подумал Глеб. – Нет, не совсем об этой Игре намекал Гордон. Он говорил о Совете игры, то есть о чёткой организации и структуре управления, координации и подчинения. А глубокие интеллектуалы-эгоцентрики – не любят они быть в организациях. Хотя… Полно ведь примеров, когда для очень умных людей власть была сладка!»

Глеб остановился у памятника Хачатуряну. «Что в своей “Игре в бисер” выделяет Гессе? Да-да… Музыку… Математику… Шахматы… Семиотику… Вообще герметику…». Глеб всё вычислял что-то в голове, обращая знаки в числа одному ему ведомой полуинтуитивной волшебной палочкой. Обрадовался, когда в нужный момент выскочило «39». Вскликнул: «Привет, Тридевятое царство». Быстро глянул на часы. «Точно! Тридцать девять минут девятого, а вот и тридцать девять секунд!» Ещё прогулялся от памятника до храма Спиридона (Воскресенской церкви) и побежал домой.

Дома ждали завтрак и записка от мамы: «Уехала с тётей Лизой на нашу дачу. Не забудь съездить на Даниловский рынок. Купи весь набор на неделю. Да… Петрушки, редиски и укропу не забудь. Целую».

Глеб Сергеевич принял ледяной душ, приготовил апельсиновый фреш. Позавтракал и сделал звонок дяде в Санкт-Петербург. Из разговора было совершенно ясно, что дядя в курсе Глебовых новостей, пожелал плодотворной (как он выразился) поездки в Карловы Вары и встречи там с «червовой дамой». Ещё сказал о переведённой им для Глеба сумме денег (назвал число весьма окрыляющее). Глеб искренне поблагодарил и обещал по возвращении из Чехии заглянуть в дядюшкину «голубятню».

«Ну что ж! Всё хорошо! Я хочу Перемен , хочу Большой Игры . А сейчас четыре часа сна».

Проснувшись и приготовив себе большую чашку крепкого кофе с бутербродами, он погрузился в интернетную паутину. Он читал о Якове Брюсе. Час потребовался, чтобы бегло ознакомиться с биографией и чудесами предка. Но более всего «зацепила» его «жуткая» смерть. «И смерть ли? Вероятнее, всё же призрак… Ведь не известно, где похоронен… Брюс мог устроить любую мистификацию… Большой, видать, был мастер», – думал Всеволожский. Слово «мастер» прозвучало в голове по-особенному, и Глеб это отметил. «Граф ведь, из первых лиц… Так просто и бесследно уйти трудно… Эх, съездить бы в Глинки, всего-то час-два дороги, да уже только по возвращении… Пора к Консультанту».

Он припарковал машину на Пречистенке и решил до Клуба прогуляться пешком. Есть ещё двадцать минут. Другая, неинтернетная паутина мучила его сознание, не давала «улова ясности и уверенности». Паутина интуитивных, подсознательных ассоциаций. И никакая медитация не успокаивала. Некоторую уравновешенность придавали мысли о дяде. Не мог ведь этот мудрец, человек тонко организованной психики, остроумец «вляпаться» в неблаговидное дело! Да нет, мог! Мог, потому что был, несмотря ни на что, доверчив и чрезвычайно эмоционален и, следовательно, подвержен чужому сильному влиянию. Глеб рассуждал, вспоминая: «Преподавал любимую “Историю философии”. Вот где можно было искупаться в “любомудрии” разных веков, разных философских учений. Но зачем было в конце 70-х на лекциях расхваливать эзотерику, углубляться в зороастризм, в теорию масонства, говорить, что в этих учениях и ложах главное – это свободный нравственный выбор человеком благих мыслей, благих деяний, совершенствование и просвещение, пути к идеалам Добра, Истины, Всеобщего Братства и Высшей Справедливости. Эти слова, как и Любовь, Гармония и Согласие, парткомом института трактовались иначе. И, хоть он и пытался вяло объяснить, что рассказывает он студентам о раннем масонстве и тому подобное, курс у него отобрали и дали курс, поменяв местами слова: “Философия истории”. Дядя и тут не “выстоял” и двадцать лет. В середине 90-х историю начали перекраивать. Теперь уже добровольно Алекс “ушёл” в курс “Культурологии”, где дышалось привольнее. А игра?! Дядька любил играть, но при всём умении не умел себя сдерживать, останавливаться вовремя. И замечательно, что к зрелым годам, где-то к пятидесяти, бросил игру. Как раз набирали темпы перестройка страны и обнищание народа. На какие “шиши” играть?! Да и обидно умному человеку проигрывать! Да, да… После этого дядя начал сильно меняться… Что-то большее вошло в его жизнь. Наверное, это Большая Игра Консультанта».