Наталья Суворкина - Руна Райдо

– Ты его не боишься, Бера?

– А что, надо бояться? По-моему он хороший. Это ведь он Бьярки и есть, да?

– И да и нет. Нам он друг, но вообще-то…

– Как это «и да и нет»? В каком это смысле?

– Он Бер. Если хочешь, расскажу всю историю до конца. Устраивайся, я подвинусь. И топить не надо, у меня одеяло теплое. Ночью же не замерзли.

– Я и ночью не должна была…соглашаться. Это…неприлично.

– Неприлично, если кто-то узнает, а мы никому не скажем. Ну, ты же устала. Просто полежи, а я тебе буду рассказывать. Эта история дальше похожа на сказку.

– А это, случайно, не сказка про колобка? «Сядь ко мне на носок, я тебе песенку спою».

– Значит, Бера ты не боишься, а меня…опасаешься? Слушай, птаха, я не люблю громких слов, но клянусь…своей удачей, что никогда тебя не обижу. Да мне и по статусу не положено. Ты – мать моего будущего усыновленного воспитанника. Поняла? Чем это так пахнут твои волосы?

– Это лаванда. Я выменяла флакон масла на гребень у служанки. От этого запаха меньше тошнит.

– Дивный запах. Вот так. Ну, слушай.

С тех пор, как Бьярки испил из чудесного источника, дарованного матерью-Липой, сила его прибывала день ото дня. Но, несмотря на то, что дом был построен, а чувствовал он себя с приходом первых морозцев все лучше, стало одолевать его непонятное беспокойство, какая-то смутная тоска, которая порождалась самим запахом леса. С таким трудом и желанием выстроенный дом стал словно и не нужен, а вот лес и тревожил и звал. Обоняние и слух обострилось, теперь он мог за триста шагов учуять запах мыши в сухой траве, а подойдя чуть ближе – услышать ее возню. Видеть же стал не хуже, а просто немного по-другому. Реальность словно развернулась, раздвинулась в звуках и запахах, во вкусах и телесных ощущениях, но утратила измерение слов и понятий – связность ее теперь была проявлена ему в чувствах. Тело иначе двигалось, иными стали его скорость, реакция, чувство равновесия, ощущения от внутренних органов. Но руки-ноги и отражение в воде были прежними…

Все это томило, Бьярки стал плохо спать. Очень хотелось сладкого, и он мечтал, что в мае, когда вылетят рои, снимет на волшебной липе рой-другой, смастерив ловушки.

Ты знаешь, как ловят рой, девочка?

– Нет. Но я хочу спросить, а как вы познакомились? Откуда ты все это знаешь, он тебе сам рассказал?

– Познакомились на дворе трактира, забавно. Он сидел, обалдевший от ярмарочного шума, жары и вони. Я предложил ему место в тени, принес эль. Потом было приключение, но об этом в другой раз расскажу. Когда мы отдышались, Бер сказал так: «Знаешь, парень, чем пчелы отличаются от людей? Ни одна пчела не важна сама по себе и ничего о себе не думает. Но рой пчел – разумное, сложное и прекрасное существо. Люди же по отдельности вроде как разумны и будто бы самостоятельны, но соберутся в человеческий рой и очевидно, что они отнюдь не обладают ни разумом, ни свободной волей. В них нет ничего приятного, и они не производят ничего нужного для этого мира. Меда поэзии от такого роя не дождешься».

– Бер такое сказал?

– Бывает, человек не тот, кем кажется на взгляд.

– А ты – тот, кем кажешься?

– Смотря, кем я тебе кажусь, птаха. Но, мы отвлеклись.

Однажды Бер проснулся до света внезапно – словно его кто в бок толкнул, от острого чувства тревоги. Он вышел на крыльцо, вдохнул пряный с горчинкой холод, посмотрел на лес – словно заглянул в черную купель, манящую и пугающую. Выпал первый снег. Такой ровный, пушистый, что жалко было оставлять на нем следы. Но он оставил. Это были следы огромного черного медведя.

– Ты хочешь сказать, что Бер – оборотень?

– Ну, да. Кстати, человеческое сознание не всегда полностью сохраняется. Никогда от него не беги, это верная смерть. Счастье или беда с ним приключились, только приступов падучей больше не было, прошли и слабость, и тоска, и головная боль. Медведем он становится редко и ненадолго, но, когда это случится и от чего зависит, сам не знает. Как только появляется предчувствие – раздевается и уходит подальше в лес.

Правда, рассказал об одном случае, из которого видно, что в момент наивысшего напряжения чувств, он может обернуться по собственному желанию, и часть человеческого сознания удержать, даже впав в ярость.

Весной Бер сплел из ивняка ловушки для роев и повесил их в кроне липы. Надо часто выслушивать их, проверять, а то влетевший рой может и вылететь обратно. Так он неподалеку сидел тихонько. К Липе пришли девушки с пирогами, бьером, украшали древо цветами, пели – Бельтайн же. Бер, конечно, волновался, что шумят, но ловушки-то вешают скрытно, чтоб никто не тронул. Собрались девицы уходить, а одна – нарочно отстала.

Как ушли подружки, стала девушка молить Липу об избавлении от злой доли. Хворала она, кашляла, а отец с матерью спешили ее просватать. Осенью готовили свадьбу, коль доживет. Не сильно ласково к ней относились в семье, бранили. А батюшка так и молвил: «Ты все одно помрешь, Марьон, а выкуп за тебя младшей сестре в приданое пойдет, жених-то щедр – еще лошадь купим. Ну и что, что тебе он не по нраву. Судьба твоя все одно – неминучая. Хлеба и так не в достатке, нетках и непрях кормить не с руки. А ты строптивая девка, не благодарная. За твои вопли высечь бы тебя, да боязно, что до свадьбы не дотянешь. Радоваться надо, что мужик-дурень от страсти сомлел и не видеть того не желает, что не хозяйка ты и не родиха».

Вот поплакала она, мать-Липу обнявши, а потом скрепилась и говорит: «Клянусь, мол, матушка при светлом твоем источнике, что больше ни куска хлеба не съем в доме родных своих. Пусть хлебом, зря переведенным на хворую, не попрекают. Все равно мне к Богине скоро».

Тут Бер потихоньку вышел, а девушка была так придавлена своим горем да обидой, что и не испугалась. Помаленьку он ее утешил, уговорил разделить с ним трапезу – не пропадать же пирогам и доброму элю. И не в родном она доме ест. Что тут говорить долго: они подружились, и стала Марьон приходить к Липе, чтобы встретить странного черноволосого лесного парня. Он ее все потчевал жареным мясом и медом, надеялся, что полезно ей.

– А охотится он в медвежьем облике?

– Да ведь, медведь-то, Бренна, лопает, что ни попадя. И овес молодой жует, и корешки всякие, и мышь тоже сгодится, и падаль, и крупных животных, да все, что схватит. Нет, на охоту Бер всегда ходит двумя ногами и с луком.

Ну, вот…Так они встречались в начале лета, но родные девушки быстро почуяли неладное. И решили окрутить поскорее. Заперли ее, а как она рыдала и билась, поучили все же плеткой, чтобы перед соседями не срамила.

Бер нашел их двор по ее следам. Надолго же те люди запомнили глухой низкий рев взбешенного зверя, что одним ударом лапы переламывает хребет взрослого оленя. Он, правда, никого не убил, ума хватило мужчинам не вставать у него на дороге. Сорвал Бер зубами добрый замок, Марьон села к нему на спину, и увез он ее вот в этот самый дом. Когда-нибудь внуки тех людей сложат сказку о девушке, увозимой на спине черного косматого чудища в дремучий лес. Только чудовищем– то в этой истории был не Бер.