Татьяна Зубкова - Панакея. Книга 3. Гея. Земля

Накануне отъезда состоялся следующий разговор с моей подругой-социологом, которая работает профессором в ведущем московском вузе. Какая она? Внешне – типичная москвичка, каких так много на ее улицах и в подземке. Среднего роста, стриженая, с темными волосами и с черными восточными глазами, доставшимися от мамы-казашки. Макияж преимущественно не использует, а всей массе одежды предпочитает джинсы и кроссовки. Благо на них теперь смотрят толерантно в учебных заведениях ректора, которые уже сами не по одному разу побывали за этой самой границей, но с вожделением и тоской все же говорят о дамах в юбках, причем преимущественно коротких. Она сама так говорит о своем возрасте:

– Наиболее благоприятный для жизни: уже нет иллюзий молодости, но не наступили еще галлюцинации старости! – Но при ее интеллекте, склонности к изучению языков, преимущественно иностранных, а не коровьих, последнее ей, я думаю, не грозит. Живет одна. На мои слова: «Как это у тебя нет ни ребенка, ни котенка?» – со свойственной ей эрудицией и юмором приводит научные данные из жизни волков:

– В стае всегда одна доминирующая волчица. Она и рожает от вожака, после страстной любви, естественно. Энергетика ее столь сильна, что остальные самки даже не смеют течь! Они только помогают ей воспитывать щенков, в том числе переварив пищу, срыгивают ее для них. Так регулируется возможность на определенном участке суши прокормить определенное сообщество. Лишних ртов никому не надо! Такой закон не только джунглей, леса в данном случае, но и жизни в целом. Если даже случится что-то романтичное у молодой особи женского пола, у роженицы-волчицы могут отобрать потомство, а ее саму – изгнать из стаи или даже загрызть, что в сложившихся обстоятельствах милосерднее: одна она обречена на гибель. Так и я – живу в стае. В частности, помогаю тебе, когда ты уезжаешь, нянчить твоего пса, как сейчас.

– Ну ты скажешь! – перебила я.

– Но и твой сын сейчас не с тобой, а на обучении в Лондоне.

– В твои сорок с небольшим и с современными возможностями еще совсем не поздно тебе завести своего!

– Всем рожать необязательно! И я должна добавить, что жаль, что нет той селекции, хотя я понимаю, что говорю в унисон теориям фашизма, как у породистых собак.

– Жестко ты! – только я нашла, что ответить, я.

А молодой бульмастиф, о котором шла речь, лежал рядом со мной и лизал мои ноги, жалостливо глядел на меня, и в моей голове звучало: «Не уезжай!» Я взяла его почти через год после того, как от рака, но уже достаточно пожилым умер мой прежний пес. И это было для меня, прожившей с ним почти десять лет, большой трагедией. Я все же заставила себя пойти через несколько месяцев на выставку. Поплакала там немного, увидев чужих собак, но познакомилась с заводчицей питомника под Питером, которая сказала, что у нее осталось два прекрасных щенка около пяти месяцев от роду. Папа же на той выставке занял все в своем виде и возрасте призовые места. Я взяла у нее координаты, и мы стали вести активную переписку. Из двух щенков на присланных фотографиях и видео я по глазам, хотя это и непрофессионально, выбрала (одного). И, как показало будущее, не ошиблась! А тогда мы переписывались, она писала:

– Этот – тихий! Соня. Тихоход небесный. Спокойный до одурения. Хорошо ходит на поводке и ничего не грызет.

После прогулки ложится спать и его не видно и не слышно. Короче, ведет себя как будто взрослый. Но если он находится на выгуле и вдруг кто-то идет по дороге, то он начинает очень неласково облаивать. И если подбежит к нему сводный по отцу братец, то он может вцепиться и драться. Ест быстро и жадно и тоже может вцепиться за еду. Если кто-то приходит, то сидит и смотрит, но никогда первым не подойдет – серьезный пес будет! Но я люблю более открытых щенков-собак, а в этом под мирным спокойствием живет черт!

– А он вообще бегает, играет? – уточнила я.

– Идешь – бежит. Остановилась – сел. Сижу курю, а он на ступеньках спит.

– А сколько щенков было? – спросила я.

– В помете было пять мальчиков и одна девочка. Сейчас кто в Бостоне, кто в Африке, – ответила она.

– А почему этот остался? – резонно заволновалась я.

– В Африку я отправила на свое усмотрение. А в Бостон хотели рыжих, а он с зачернениями! Но я даже рада, что он остался. Если бы он не был таким серьезным, то, возможно, я бы оставила его себе. Но он собака одного хозяина и когда видит, что его отец всегда ходит со мной, то у него в глазах печаль и он ревнует. Ему свой хозяин нужен, чтобы он смог любить его. К тому же мне все же не нравится его характер. Я все-таки предпочитаю собак простых и открытых!

Мне же все это вполне устраивало, и я стала готовить миски-коврики-поводки-игрушки, так как все, что оставалось от из вещей прежнего пса, я в одну ночь после его смерти, рыдая, собрала и выбросила. Продолжала разговоры о кормлении и содержании. И хотя меня здесь уже что-то насторожило, не придала этому значения. Да я все равно я бы взяла его!

Мой уже подросший пес оставил мои ноги и лег в тот вечер прощанья четко между нами, стараясь не обидеть ни одну. В этом отрезке моей части жизни, когда уже нет со мной давно и рано погибшего Моего Героя, я предпочитаю видеть, когда прихожу, влюбленно смотрящего на меня барбоса у двери, а не недовольного моим поздним возвращением сожителя на диване! А где взять другого? Укажите место! У людей бывает: Face Control c ограничением входа клиентов, не удовлетворяющих определенным критериям, Dress Control при несоответствии одежды, а мой пес устроил Hand Control – смотря на руки тех, кто приходит, и как бы говоря: «А вы что принесли моей повелительнице?» Это вам ничего не напоминает?

Собаку привезли в жуткой перевозке, и я очень пожалела, что не съездила за ним сама. С шофером вдвоем мы еле вытащили его из маленькой деревянной клетки, где он, по ряду причин, провел более десяти часов. На следующий день с ним начались трудности. Он жил до меня, как теперь уже понятно, как и большинство животных в питомниках сейчас, в клетке. Вылезли проблемы, в том числе и инфекционные, от плохого питания и содержания. Вначале был совсем плох, сидел в углу в квартире и не уходил: привык к клетке и ограниченному пространству. С ним было очень сложно: он не хотел гулять, и я с трудом, плюнув на соседей, выволакивала его. Он был похож на ребенка, который жил даже не в интернате, а в концлагере! И все время находился в углу. А я садилась рядом с ним на коврик, гладила его, что он сразу совсем не понимал, и разговаривала с ним. И он стал оттаивать. Через месяц он впервые улыбнулся, к этому времени мы с ними стали спокойно гулять. Он сова, очень любит вечер. Интроверт – сидит себе, принюхивается, прислушивается, нюхает. Совершенно бесстрашный, но ни внешнего мира не знал, поэтому изучает его и остерегается, ни ласки не видел. Был очень нелюбим своей заводчицей за этот его внутренний мир. Пришлось его много лечить, даже оперировать, дважды, под общим наркозом, удаляя возникшие от неправильного питания папилломы.