Ренат Янышев - Сафар-наме, или Книга Странствий

Впрочем, арабы, хоть и показывали чудеса джигитовки, но с клюшками управлялись слабовато, поэтому победа досталась нам, и я уже вожделенно прикидывал, какую сбрую купить для столь ценной добычи, но тут приметил, как прощается всадник с конём. Он что-то шептал ему на ухо, лаская гриву, а вороной скакун задумчиво кивал головой, словно понимая слова хозяина, и лишь иногда укоризненно фыркал, бросая на меня косой взгляд. И тогда я совершил поступок, за который меня потом корили многие, но о котором не пришлось пожалеть.

Я принял поводья из рук араба и тут же отдал обратно, произнеся следующее:

– Мне хватит победы!

Тогда-то мы и стали друзьями…

А теперь выходит, что Али решил-таки отблагодарить меня за тот случай.

***

Я усадил прелестницу рядом с собой и, предложив ей чашу вина, спросил по-арабски:

– Откуда ты родом, прекрасный цветок?

К моему немалому удивлению, она ответила на хорошем фарси:

– Мой отец водил наше племя в низовьях великой реки Итиль! Но когда мне было десять лет, на нас напали печенеги. Их было слишком много… Мне повезло, печенеги перепродали меня купцам. Так я попала в Самарканд. Во дворце меня приметили и стали учить игре на разных инструментах, а также пению и разговорам на темы, приятные мужчинам. А когда мне исполнилось пятнадцать, меня отправили в Багдад – как подарок халифу. Только там меня почему-то не взяли в гарем, а снова выставили на продажу…

– Нет, ты представляешь? – вмешался Али. – Отказаться от таких бесподобных красавиц?! Или в гаремных евнухов багдадского халифа Иблис вселился, или это произошло по воле Аллаха. Чтобы я мог встретить Лейлу. Знаешь, а я ещё в дороге поклялся: как только родит мне сына, женюсь!

– Как скажете, господин, – потупив глаза, тихо молвила ромейка.

– За это стоит выпить, – предложил я, и повернулся к своей тюрчанке: – А как бы ты хотела, чтобы я звал тебя?

– Айшат, мой господин, – ответила она. – Я уже привыкла к этому имени.

Лейла и Айшат привнесли в наш пир живительную струю. Мы с Али, словно павлины, тут же распустили хвосты остроумия и веселья. Айшат очень неплохо пела, подыгрывая себе на чанге, а Лейла исполнила такой танец, что рассудок покинул меня, исчезнув словно лёгкий туман в горах под лучами солнца…

***

… Меня поймал ужасный дэв. Он был такой высокий, что задевал головой облака. Он был такой волосатый, что ветер запутался в его шерсти. А из его рта торчали такие клыки, что слоновьи бивни рядом с ними показались бы зубочистками.

И вот это порождение Ахримана схватило меня, кинуло в свою мерзкую пасть и принялось медленно жевать. Мне стало очень больно и обидно. Не так хотел закончить я свой жизненный путь…

– Господин, а господин! Вам очень плохо?

Девичий голосок раздался поблизости от меня. Интересно бы знать – кому он принадлежит?

Я с трудом размежил веки и попытался оглядеться. Меня окружала привычная обстановка спальни и это успокаивало. Но вот прекрасная дева, что сидела рядом на полу, была совершенно незнакома.

Тогда я вновь закрыл глаза и попытался проделать несколько дыхательных упражнений, что рекомендовал исполнить в подобной ситуации мой учитель Умар Гиясаддин. Солнечный луч не сдвинулся ещё и на два пальца по стене, как мне стало легче.

Вторая попытка обозреть мир получилась уже более осмысленной. Причём дева никуда не исчезла, а продолжала восседать на моём любимом ковре, рассеянно теребя изящными пальчиками длинный локон чёрных волос. В её больших глазах, задумчиво устремлённых в призрачные дали, притаилась печаль. Мне показалось, что она несколько перестаралась с сурьмой, подводя веки, но в женских уловках я, откровенно говоря, не очень силён.

– Кто ты, незнакомка? – попытался я выдавить из себя учтивость, впрочем, оставаясь в лежачем положении: – Какими ветрами занесло тебя в мой дом?

Дева встрепенулась и бросила на меня недоумевающий взгляд:

– О, господин! Вы совсем ничего не помните? Меня зовут Айшат.

Ммм, что-то забрезжило на горизонтах моей памяти, но очень смутно. Я отрицательно потряс головой, тогда дева по имени Айшат, отчего-то грустно вздохнув, продолжила:

– Этой ночью вы встречались со своим другом, моим бывшим господином. Он подарил меня вам. Так что теперь я ваша.

Вот! В голове моей что-то щёлкнуло, и я стал припоминать вчерашний вечер.

– Ясно. А почему ты так грустно вздыхаешь? Жалеешь, что переменила хозяина?

– Нет, что вы! – испугалась Айшат и, зардевшись, добавила: – Вы мне очень понравились… И покорно прошу простить меня. Я больше не буду вздыхать.

Я только отмахнулся:

– Пустяки! Прощаю. Ты лучше расскажи, я вчера ночью много выпил?

– Не могу судить много или нет, только вы, сразу после того как вторая стража сменила первую, встали и потребовали, чтобы вам подали набиз. Дескать, вы покажете мусульманину, как умеют пить горцы.

Ох, как мне стало нехорошо. Перейти в разгар пира с обычного вина на крепчайший напиток? В голове моей сразу же зазвучал тревожный гонг. Водилась за мной одна черта – выпив с полкувшина вина, я начинал вспоминать воителей и царей прошлых времён и их деяния. Особенно мне не давала покоя загадка нынешнего местонахождения волшебной чаши Джамшида, через которую её владелец мог наблюдать за всем, что творилось в мире. Чаша эта, будучи утраченной ещё в правление Кей-Хосрова, навечно поселилась в моей памяти. И уже неоднократно бывало, что во имя её я рвался на подвиги.

– Айшат, а скажи мне, не упоминал ли я чашу Джамшида?

– Да, господин! Через некоторое время вы стали укорять своего друга тем, что он вместо поисков перстня Сулеймана ибн Дауда, дарующего могущество, или всевидящей чаши Джамшида, бесцельно скитался, прожигая деньги и время.

– А ещё что я говорил?

– Вы, господин, сказали, что если бы и отправились в путешествие, то уж за чем-нибудь нужным – пусть не за чашей, так хотя бы за живой водой!

– А дальше что было? – продолжил я расспрос.

– Тогда ваш друг сказал, что вы так разнежились в Эсфахане, что никуда не поедете, тем более за тем, чего нет по воле Аллаха. Тогда вы, господин, сказали, что много он чего понимает в жизни, чтобы отрицать возможное. А потом предложили побиться об заклад. При этом тут же составили бумагу и позвали офицера ночной стражи в свидетели.

Мне стало плохо, но следовало испить чашу яда до конца:

– И где эта бумага?

– В чёрной шкатулке, господин.

На ватных руках я дополз до угла, где хранилась лакированная красно-чёрная шкатулка с иероглифическими письменами и открыл её. Поверх старых папирусов горделиво красовался новенький свиток. Я развернул его и, прочитав, понял, что худший враг человека – это он сам.

Чересчур старательной вязью (как всегда у меня бывает во время обильных возлияний) были расписаны предмет спора и размеры заклада. Я обязался в течение месяца выехать на поиски живой воды. Кроме того, на эти поиски мне отводилось не более двух лет (почему именно двух? совершенно не помню). Если я эту воду нахожу, или что-нибудь не менее редкостное, то Али оплачивает мне все мои издержки в десятикратном размере, а если поиски не увенчаются успехом, то половина моего имущества отходит к нему.