Виталий Кулик - Волчий мох

– Ты говори, да не заговаривайся! – огрызнулся Демьян. – Кто знает, что там за переплёт был? Может, и не было никакого переплёта? А если и был, то откуда нам всем знать, кто его утворил? А? Кто докажет, что этот лихоимец правду говорит? Лушка?

– Всё, Демьян, остынь! – уже с нескрываемым раздражением повысил голос Домаш Евсеич. – Пока всё не прояснится, нечего на хлопца всех чертей вешать! Лично я… В общем, такого не выдумаешь! – И, глянув на Ефимку, он сдержанно его подбодрил: – Не робей, всё образуется.

– Михей! – вдруг раздалось в толпе, и все в напряжении застыли.

Михей неожиданно вынырнул из-за дальнего хлева, который стоял почти у самого леса, и тут не надобно обладать богатым воображением, чтоб не догадаться, откуда он появился.

Какой-то дёрганой походкой Михей спешил прямиком к толпе. Было явно заметно, что он находился в сильнейшем возбуждении. Дышал порывисто, тяжело, с сиплым присвистом. Обычно люди так дышат после… долгого бега. И глаза! Тёмные, просто дикие глаза! Казалось, черные зрачки исподлобья буравили всех вместе и каждого в отдельности.

Люди, словно овцы перед волком, невольно сбились плотнее в кучу.

Перед Михеем не выказывал волнения только пан Ружевич. Он выжидающе смотрел на приближающегося своего работника, и его взгляд выражал лишь немой укор, мол, тут такое творится, а тебя черти носят невесть где!

Цыган молча подскочил к саням. На некоторое время он застыл, внимательно разглядывая представшую перед ним жуткую картину.

– Что скажешь? – тихо спросил пан Ружевич.

– А что люди говорят? – тоже тихо произнёс Михей.

– Да вон, на мальца всё валят… Говорят, напал, чтоб обобрать… – неуверенно ответил Ружевич, промолчав, однако, о высказанных подозрениях насчёт самого Михея.

– Головы каковы, и думы таковы, – себе под нос пробурчал Цыган и, подняв глаза на людей, угрюмо произнёс: – Человек такое не сделает… Неужели вы думаете, что это работа вот этого перепуганного хлопчика?

– Тогда чья? Уж не твоя ли часом? – раздался из толпы чей-то негромкий голос. Догадаться, кто это осмелился так сказать, было совсем не сложно: только Панас, едкий и язвительный на язык мужичок, никогда не мог удержаться, чтоб не отпустить какую-нибудь колкость.

Михей, похоже, сделал вид, что не расслышал этого выпада. Но вот для пущей ясности он ещё раз громко сказал:

– Обыкновенный человек такое творить не станет! Даже если б он и был извергом окаянным…

– А чаго ето человек такое не свершит? – уже во весь голос возразил Панас. – Стукнуть по голове – дело не хитрое. Тут и Асташонок такое можа утворить, тут и от тебя, Михей, такого можна ожидать…

– И от тебя! И от всех! – гневно сверкнув глазами на толпу, разозлился Михей. – Вы что, не видите, что на санях всё в кровище? С проломленной головы столько не нахлещет… Тут немудрено, если и горло будет перерезано. Только вот чтоб человека обобрать, хватило бы его лишь маленько приглушить, а не зверем рвать… И вот этого, – Михей неожиданно наклонился и резко перевернул уже коченеющее тело Буслая, – я думаю, ни один из людей не совершит!

Наверное, лучше бы он и не трогал несчастного при таком скоплении народа. Как только мертвец оказался перевернутым, у многих непроизвольно вырвались возгласы ужаса. Открывшийся вид тут же вызвал тошнотворные позывы сразу у нескольких человек; две молодицы и вовсе оказались на снегу в глубоком беспамятстве; ещё несколько селянок тоже были близки к обмороку: хватались кто за голову, кто за грудь, издавая стоны и судорожно втягивая ртами морозный воздух. В толпе поднялся настоящий переполох.

С самого начала этого происшествия люди были на грани паники, и казалось, что в ещё больший страх их уже ничто не введёт. Да ошибались, оказывается! Вот теперь-то всех поголовно охватил неописуемый дикий ужас: под бородой у Буслая зияла огромная кровавая дыра с ошмётками плоти, каких-то жилок и хрящей! Глотки не было! По живому вырванное горло являло настолько жуткое и шокирующее зрелище, что лишь самым стойким мужикам удалось сохранить некоторую внешнюю выдержанность. Да и то только внешнюю!

– Кто ж всё-таки мог такое сотворить? – подавляя приступы тошноты, сдавленно спросил пан Ружевич у Михея.

Все уставились на Цыгана. Этот вопрос не давал покоя никому.

– Может, зверь… – задумчиво пожал плечами тот. – Горло вырвать – зверь легко вырвет… Хребет сломать, порвать – тоже… А вот темечко так проломать – тут уж обух иль дубина треба в руках… людских.

– Выходит, человек?

– Человеку нема надобности горло грызть…

– Что думаешь? – с дрожью в голосе опять спросил пан Ружевич.

Михей некоторое время постоял в задумчивости, а затем мрачно произнёс:

– Тут… самое худшее напрашивается… Такое мог сотворить только зверь… с повадками человека.

– Бес, что ли какой?

– Даже дюжина бесов такого не содеют. И простой смертный на такое не способен. А вот зверь или дьявол… с человеческим коварством… и обличьем… Одним словом, есть такая нечисть кровожадная.

– И что это за нечисть такая? – Голос пана Ружевича был полон тревоги.

– Ну… что-то похожее на оборотня… на волколака, по-местному. Но не совсем.

– Что значит «не совсем»? – допытывался пан Ружевич.

– Это непросто объяснить… ну, например… – Михей призадумался, но ничего путного в голову не шло. – Да черт его знает. Я сам только несколько раз и слышал о таком чудовище. Крайне редкая тварь. У этого дьявола… или человека… все признаки зверя, а вот лютует он по хитрости людской. С виду это может быть самый обыкновенный человек, а внутри – хищник, да ещё и знающий колдовство, раз днём может напасть. Одним словом, оборотень… с колдовсими способностями. Такого даже сами черти страхаются. Больше ничего не могу сказать…

Панас, как всегда, не утерпел, и с его языка самопроизвольно слетели слова:

– Ты и так уже багато о себе рассказал.

Сразу после трагического случая с Буслаями Домаш Евсеич, как староста, собрал сход селян и настрого предупредил всех об осторожности. Просил, чтоб без крайней нужды в сторону Волчьего мха не совали носа, а также предложил определить дни, по которым, собравшись большим числом, люди могли бы сообща выбираться из Берёзовки. Селяне живо соглашались и были безмерно благодарны Домашу Евсеичу – единственному человеку, давшему по-настоящему толковые советы.

Власти, взяв под надзор расследование чудовищного преступления, кого только не присылали в Берёзовку: и урядники с приставом, и священники различных санов, и в штатском какие-то люди наведывались. И все они с опасливым недоверием выслушивали рассказы, которые за короткое время невероятно обросли домыслами и выдумками. Приезжающие просто мурыжили расспросами да допросами Ефимку Асташова. Но всё обошлось, ибо за бедного хлопца горой встал мельник Домаш Евсеич, раскрывая нелепость наговоров некоторых селян. Видя тщетность попыток докопаться до истины, люди в штатском даже пытались разговорить Лукерью, которая так и не пришла в себя. Как ни старались разобраться в этом деле, всё было безрезультатно. Не найдя правдоподобных объяснений и не придя к какому-либо вразумительному заключению, эти божьи слуги и государевы люди лишь разводили руками и в недоумении убирались восвояси. Однако, наслушавшись рассказов о проклятом урочище, убирались из Берёзовки уже по Припяти.