Галина Романова - Рудничный бог

– Что – Рудничный? – холодно, одними губами, усмехнулся Сысой Псоич. – Он свое берет. И коли пробудился, значит, за своим и пришел! И, стало быть, надо кого-то к нему отправить.

Горняки угрюмо молчали, сжимая в крепких мозолистых руках инструменты. Из-под взлохмаченных грязных волос сверкали голодные злые глаза. Сысой Псоич усмехался в бороду, наслаждаясь их бессильным гневом и страхом.

– Ну, может, кто сам охочь? Чарку водки жалую смельчаку напоследок! – усмехнулся он.

– Кровопивец! – не выдержал, наконец, один из мужиков. – Веред! Паук ненасытный! Мало тебе нашей кровушки!

– Вот и смельчак сыскался, – шире улыбнулся Сысой Псоич. – Взять наглеца!

Горняки шарахнулись, попятившись перед охранниками, сбились в кучу, как перепуганное стадо. Некоторые рванулись бежать, но остановились – под землей им некуда было деваться, выход из шахты был только один, а на пути стоял, уперев руки в бока, хозяин, и его светлые, чуть навыкате, глаза горели в подземной тьме, как две свечи. Крепкие зубы скалились в усмешке, но взгляд был холоден и властен.

– Бегите! – голос гулко прокатился по туннелю. – Одного Рудничному будет мало. Все к нему пожалуют! Добро!

Мысль о смерти отрезвила остальных горняков. Они остановились. Выбранный в жертву мужик попытался сопротивляться, но свои же товарищи вытолкнули его из рядов, опасаясь, что в этом случае схватят кого-то из них. Мужик рвался из крепких рук, но ему, усталому, измученному работой, с забитыми подземной пылью легкими, не под силу было сладить с двумя здоровыми парнями. У мужика вырвали кирку, заломили локти назад и, бочком приблизившись, дедко-кузнец сбил с него кандалы.

– Вот так-то, – кивнул Сысой Псоич, когда горняка поставили перед ним на колени, и тот же дедок ловко надел ему на шею рогатку, для верности прикрутив к ней еще и запястья человека. – На сегодня работе шабаш! – гаркнул он. – Этого – за мной. Остальным отдыхать… А мертвяка – вон отсюда, чтоб духу его здесь не было.

Горняки облегченно выдохнули. Кто-то уронил инструмент, по-простому разжав руки. Кто-то сполз по стене на пол. Кто-то навалился на тачку, как на единственную свою опору. И все они старательно отводили глаза от своего бывшего товарища, которого, с рогаткой на шее, два охранника поволокли в ближайший туннель вслед за Сысоем Псоичем. Подле остались только стражники с кнутами и дедко-кузнец. Присев в уголке, он так и эдак крутил снятые с назначенного в жертву горняка цепи, прикидывая, сгодятся ли они для следующего невольника или надо ладить новые.

Сам хозяин шагал по низкому туннелю. Свет фонаря выхватывал из тьмы неровно стесанный свод, стены со следами кирки, время от времени попадался крепеж – подпиравшие потолок бревна и доски-горбыли. Камни, осколки руды валялись под ногами. Внезапно нагнувшись, Сысой Псоич поднял небольшой камень, обтер ладонью.

– Хорош! Как просмотрели? Небось, пошарить хорошенько – не один такой камешек в мусоре-то сыщется! Не зря Рудничный лютует! Такое добро разбазаривать! У-у, крапивное семя! Пёсья сыть… Я бы вас…

Колодник угрюмо молчал и не потому, что был зол – от давящего на сердце ужаса он словно онемел и оцепенел. Кабы не охранники, тащившие под руки, мужик не сделал бы сам ни шагу.

Сысой Псоич внезапно остановился:

– Здесь! Вали его.

Колодник глухо вскрикнул, словно очнувшись, рванулся бежать, даже пихнул одного охранника рогаткой, но второй ловко подставил ему ногу, и мужик упал. На него навалились сверху, прижимая к земле.

– Держи!

Ловко стянув с горняка пояс, Сысой Псоич быстро, как у бычка, спутал ему щиколотки.

– Готово. Пущай!

Все отступили. Колодник остался лежать, тяжело, со всхлипами, дыша и прикусив бороду. Запястья его были прикручены к рогатке, и распутать узел на ногах было невмочь. Белыми от ужаса глазами он нашел хозяина:

– Пощади!

– Я бы пощадил, да Рудничный строг, – ответил тот.

– Будьте вы прокляты! Оба! – харкнул колодник.

Плевок попал Сысою Псоичу на подол полушубка. Он отступил, прищурил глаза:

– Вот попадешь к Рудничному, сам ему это и передай! Пошли.

Люди тронулись в обратный путь. Сысой Псоич уходил последним. Он не боялся поворачиваться спиной к кому бы то ни было, даже к тому неведомому, что поджидало там, во мраке, в недрах горы.

Огонек фонаря удалился, пропал во мраке. Затихли последние отголоски далекого эха людских голосов и скрипа подъемника. В сводящей с ума, давящей темноте остались лишь хриплое дыхание парализованного страхом человека.

Но в этой темноте и тишине был кое-кто еще. Как давно он появился и откуда – сказать нельзя. Он долго ждал, ничем не обнаруживая свое присутствие. Наконец, ожидание ему наскучило. И он тихо двинулся вперед, ориентируясь на тепло, излучаемое живым человеческим телом.

Веселый майский рассвет занимался неохотно, словно солнце предчувствовало что-то плохое и не спешило вставать. Низкие облака шли откуда-то с севера, ветер их гнал холодный и на Клязьме вздулись серые волны. Над крепостью хлопал флаг, закричала было к непогоде ворона, да смолкла. На соседней улице послышался благовест. Ему отозвались колокола на других городских храмах. Для обывателей Владимира-Северного, столицы Русской империи, начинался еще один день.

Все свершалось быстро, без лишних слов и шумихи, но слухами земля полнится. Еще затемно к площади стал стекаться народ, так что оцепление из казаков оказалось нелишним. Люди приходили пешком, приезжали в каретах и на извозчиках, но, поскольку наемные экипажи останавливали загодя, эти зрители все равно добирались до площади на своих двоих. Мрачно глядела на площадь знаменитая Навья башня. Возле каждого из трех ее мостов стояло по роте Петропавловского полка, толстая цепь перегораживала проход.

Лобное место было уже готово – пять виселиц и шесть плах не соорудишь за одну ночь. Из крошечных окошек Навьей башни можно было наблюдать за приготовлениями. Последними сложили две поленницы для больших костров – словно тут, как в старые времена, собирались сжигать скопом ведьм и колдунов.

Высившийся по ту сторону площади дворец молчал. Уже у костров и плах началось движение, уже прибыл всесильный глава Третьего Отделения князь Мишкевич, уже начали снимать цепи с мостов, и в самой Навьей башне загорелись огни, а дворец безмолвствовал. Ни огонька, ни шевеления. Если и теплилась в нем жизнь, то с противоположного, отнюдь не парадного крыльца.

Вдруг в Навьей крепости загрохотали барабаны. Под их усиливающийся грохот опустилась цепь, расступилась охрана, взяв на караул, а потом распахнулись ворота, и выехал отряд конвойных. За ними нестройными рядами, стараясь по давней привычке держать строй и чеканить гордо шаг, показались те, ради кого собрались сегодня на Лобном месте казаки и любопытствующая толпа.