Вера Камша - Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд Смерти. Полночь

Пропавшие церковники, отсутствующие стражники, горожане, прущие на стены, как вариты на агмские перевалы, «висельники», вздумавшие защищать гнездо эсператистов, трупы без ран, странности с вдовой Арамоны и с ним самим — все это не могло не быть взаимосвязано, но, во имя братца — Леворукого, как?! Допустим, стражников нет, потому что в другом месте еще хуже. Церковная гвардия пошла кому-то на помощь и не смогла вернуться. Объявился новый Авнир, и горожане навязали черные ленточки, но погромщиков никто не вел, в этом Лионель не сомневался! Не было у толпы вожака, в отличие от «висельников»…

А если Джаниса на выручку Нохе погнал Эпинэ или Левий? Чушь. Никакая «Тень» не заставит ворье драться за других, да еще с такой яростью; и никакой Авнир не превратит добропорядочных мещан в обезумевших смертников. Похоже, их можно только убивать, но дошло ли это хотя бы до Карваля и сколько в городе бесноватых? Церковников не тронуло или… тронуло раньше, потому-то их и мало…

— Монсеньор, — адъютант казался сразу смущенным и удивленным, — к вам девица Арамона.

— Пригласите.

Нежданная гостья приглашения дожидаться не стала, но сделать очень милый книксен не забыла. Адъютант, поймав взгляд начальства, вылетел за порог. Галантно скрипнула закрываемая дверь.

— Сударыня, — спросил Савиньяк, — чему обязан столь дивной неожиданностью?

За объяснениями дело не стало.

— Вы хотели видеть капитана Гастаки, — деловито напомнила девица. — Зоя сейчас у мамы.

Половина первого… Ветер донес от Ружского дворца звон курантов, и Роберу стало по-настоящему страшно. Потому что собранный людьми и для людей механизм действовал, отбивая положенное, а сами люди сотнями и тысячами сходили с ума. Картина вообще была жуткой в своей неправильности. Те, кто не свихнулся, бежали из еще недавно спокойного, казалось, уже оправившегося от зимних бед города вместе с остатками гарнизона. Шли и ехали, ожидая удара с крыш, из окон, из переулков и тупиков, вздрагивая при каждом резком звуке.

Скрипели дряхлые рыдваны, ржали и фыркали возбужденные лошади, то и дело принимались плакать дети, но никто не ссорился, не пытался первым пролезть в ворота, не орал, брызгая слюной, на такого же разом лишившегося всего бедолагу. Все шло на удивление гладко, беженцев даже уговаривать не пришлось — люди с какой-то цыплячьей готовностью соглашались следовать за Проэмперадором. Куда сложней было превратить пусть и послушную, но толпу в подобие обоза. Экипажей не хватало, однако детей и пожилых, особенно женщин, как-то рассадили.

— Остальные — пешком, — как заведенные твердили сержанты, проходя по забитому людьми Нижнему парку. — Придерживайтесь за телеги… Все равно поползем не быстрее пеших. Придерживайтесь… пешком… придерживайтесь…

Натруженные сиплые голоса то перекрывали шум воды, то затихали, и тогда говорил, прощался, плакал источник. Уже стемнело, пришлось заняться факелами, потом кто-то умер, и Левий ушел туда, а Робер собрал оставшихся офицеров, чтобы утрясти порядок следования, и это оказалось непросто.

Наконец, ближе к полуночи, отбив еще пару нападений каких-то шаек, разномастный обоз под прикрытием не менее разномастного конвоя пополз прочь из парка.

В авангарде шли надежные, родные, бесценные южане и приданные им в помощь люди Грейнджа. Дювье за время пребывания в столице неплохо се изучил, но бывший таможенник всяко разбирался в паутине улиц и улочек лучше. Вдоль колонны вытянулись церковники и кавалеристы покойного Халлорана, немногочисленных мушкетеров кучками рассадили по повозкам, хотя куда сейчас стрелять — ночь давно накрыла Олларию набитой страхом периной.

Робер стоял у водопада и смотрел, как мимо удручающе медленно бредут люди с узлами. Дювье уже сворачивал с Родниковой, а последние беженцы лишь тянулись к парковым воротам. Прикрывать «хвост» досталось алатам, они не спорили.

— Сейчас идти сзади не позор, — сказал Карой. — Враг может появиться отовсюду.

— Враг… — повторил Эпинэ, глядя на посла. — Как он получился, этот «враг»? Все было почти хорошо…

— С Изломом породниться — с четырьмя смертями биться, — утешил земляк Матильды. — Вы будете прощаться?

— С кем? — удивился Эпинэ и в тысячный раз понял, что он дурак, причем неблагодарный. Ему раз за разом дарили покой и надежду, он их пил, будто воду, и ничего не понимал. — Простите, я сейчас…

Спуститься к водопаду, подставить лицо мелким брызгам, попросить прощения. Запомнить, как дрожат созвездия в ставшем вторым небом озере. Просто запомнить. Тростники над сонной водою, ты уносишь их сны с собою, плач и стоны да станут песней, ночь умрет, но утро воскреснет; ночь уйдет и проснутся зори, обернутся слезы росою, верь дороге и верь рассвету, ведь еще не кончилось лето…

— Монсеньор, — хрипло взвыли наверху, у скамьи, — его высокопреосвященство в середине колонны! Он вас ждет!

— Иду.

Когда умрет последний из тех, кому Старый парк сегодня дал покой, вода по-прежнему будет падать вниз и петь свои песни, так почему уход кажется предательством, словно ты вновь бросаешь мать? Источник плачет не о тебе и не о себе, он не может иначе, как не могут не шуршать тростники. Это просто натура, как сказал бы какой-нибудь философ, она вечна, она равнодушна и уж точно не боится остаться без тебя. Ты нужен беженцам, а не водопаду!

— Монсеньор! Тут на воротах…

— Сказал же, сейчас!

Зоя вряд ли чего-то соображала, как не соображала сама Луиза, когда едва не утонул Герард. Мертвый капитан топала ногами, мотала головой, со страстью поминая якоря, зубанов и прочие малопонятные мещанкам и придворным дамам вещи. Луиза слушала бушующую — а ведь, причеши ее хорек, подругу! — со смесью обиды и двух жалостей сразу — к Зое и к себе самой. И еще задним числом было очень страшно.

Когда в комнату постучали и на пороге воздвиглась капитан Гастаки, причем в ужасающем виде, госпожа Арамона пребывала в каком-то отупении. У нее ничего не болело, но женщина ощущала себя то ли разваренным горохом, то ли перекисшим тестом. Она даже не успела обрадоваться гостье, потому что Зоя немедленно принялась орать и орала до сих пор, то и дело запахивая грязный разодранный камзол. Из грозных и при этом жалобных воплей явствовало, что Луиза чудом не отправилась прямиком к Арнольду.

— И еще платье!.. — негодовала покойница. — Нашла, в чем к нам идти! И волосы эти твои… Мы, чтоб ты знала, в чем уходим, то и носим, поняла?! У меня длинней не вырастет, а могла ведь не хуже, чем у тебя… У нас вся семья волосатая и носатая. Нос никуда не денешь, а волосы я сдуру чикнула, штанастым назло, а ты вот растишь и растишь. Ему нравится, он мне этими волосами твоими…