Eldar Morgot - Звезда Даугрема

— Сегодня я служил на двух языках, дети мои, — очень тихо сказал отец Андриа. — На двух наречиях, которые есть суть моей души. Потому что по отцу я из душевного народа, а по матери — мзумец. Сколько месяцев тщетно призывал я вас молиться вместе, сколько месяцев… Нет глаз у меня, но чувствую: мало добра и братской любви сейчас витает в древнем храме. Храме, построенном вашими предками…

Зезва в который уже раз пощупал ножны и рукоять меча Вааджа. Прошло два дня с тех пор, как лезвие светилось голубым светом в последний раз. Брат Кондрат смотрит в упор. Хмурится. Как же, собрался ночью гызмаала ловить. Ныряльщик вздохнул, улучил момент, когда Каспер отвернулся и снова вдохнул одуряющий аромат волос Аинэ. Та вдруг обернулась. Зезва покраснел, опустил глаза. И не увидел, какой радостью осветилось лицо девушки.

— …сначала построили дорогу, — возвысил голос Андриа. Страшные рубцы на месте глаз налились кровью. — И привела дорога к храму Кеманскому. Вместе трудились предки наши, в поте лица своего возводили дом богов. Благословил их труды Ормаз, одарила улыбкой Дейла, дала сил Аргунэ! Не делились строители на разные народы…

Настоятель отмахнулся от попытавшихся поддержать его монахов. Сам сделал шаг вперед. Он поворачивал изуродованное лицо, и чудилось оробевшему народу, что Андриа смотрит на них. Зезве тоже стало не по себе, но он не опустил глаз. Почувствовал, как сжал его локоть Каспер.

— Зезва, — шепнула Аинэ, делая шаг назад и становясь рядом.

— Чего тебе?

— Ничего.

Девушка взяла Зезву за руку, прижалась на мгновенье. Ныряльщик вздрогнул, напрягся, но Аинэ уже отодвинулась. Каспер улыбнулся, заметив, как прояснилось лицо отца Кондрата, неотрывно наблюдавшего за ними. Зезва чувствовал, как отчаянно колотится сердце в груди. В голове помутилось. Девушка повернула голову, и глаза цвета моря взглянули на Ныряльщика. Тот с огромным трудом заставил себя снова смотреть на отца Андриа.

— …хочу завершить обращение к вам словами из Священной Книги Ормаза, — голос Андриа неожиданно зазвенел. — Я — пламя, но я — вода. Я — тьма, но я — свет. Я — меч, но я — покаяние. Я — пустыня, но я — колодец. Я — ястреб, но я — голубь мира. Не закрывайте глаза!

— Глаза да смотрят всегда! — нестройно повторили мзумцы.

— Не закрывайте глаза! — повторил Андриа по-душевному, воздевая руки вгору.

Миг звенящей тишины. Лишь слышно, как шепчутся немногочисленные рмены.

— Глаз не закрывайте, — повторил настоятель.

Зезва приподнялся на цыпочки и посмотрел туда, где должны были находиться душевники. Один из монахов наклонился к уху Андриа и что-то шепнул. Лицо настоятеля дрогнуло. Рубцы горели пурпурным пламенем. Он медленно опустил руки, сгорбился. Душевники ушли из храма. Остался лишь глубокий старик, опирающийся на кривую клюку. Зезва знал его, душевник часто приходил в храм, приносил мёд и кислое молоко. И тут он услышал за спиной:

— Вот и славно, в храме дышать сразу стало полегше!

— Ага, свидетель тому Ормаз! Правда, Мевлуд остался, старый пень!

— Кудиана на вас нету, соседи! Пущай бы с нами душевники молились, чай не помешали б…

— Да ладно тебе, сосед. Мы им не мешаем, а они нас ненавидят всей душой…

— Неправда, сосед, чего зазря поклеп на людей строишь? Мы вот с семьёй кузнеца дружим, поди…

На выходе из храма Зезву и Каспера остановил мрачный брат Кондрат. Аинэ уже давно убежала помогать Наире на кухне.

— Что невесел, отче? — спросил Зезва. — Или брат Севдин пива не принес с утра?

Достойный инок неожиданно взорвался. Выходящие во двор эры боязливо сторонились, оглядываясь.

— Ормаза на тебя нет, богохульник! — вскричал брат Кондрат, вращая глазами. — Что за вопросы задаешь, а? Или не видишь, что творится, что происходит?! Цум забыл, или как?

Зезва ошеломленно покачал головой. Каспер положил ладонь на руку Кондрата, в надежде его успокоить. Но тот отмахнулся, взметнул руки над головой, подступил к Зезве. И сразу же сник, опустил голову.

— Прости, сынок… Извини старика…Просто не могу, вот здесь, — инок ударил кулаком в грудь, — вот здесь горит, нет сил терпеть больше!

Из дверей показались монахи, а с ними бледный отец Андриа. Настоятель безошибочно подошел к трем друзьям. Остановился. Ветер слабо шевелил его седые волосы.

— Когда вы едете в Даугрем, дети мои? — спросил он чуть охрипшим голосом.

— Мы собирались дождаться прихода отряда Геронтия Огрызка, святой отец, — почтительно ответил Каспер.

— Хорошо, если так. Значит, встретитесь и с отцом Виссарием.

Андриа вдруг покачнулся. Зезва среагировал первым, подскочил и поддержал настоятеля. Тот вцепился в его руку, и некоторое время приходил в себя. Отдышавшись, повернул незрячее лицо в сторону двух дюжих монахов, что недовольно косились на опередившего их Ныряльщика.

— Спасибо, сын мой…Ничего страшного, слегка голова закружилась.

Подошел отец Севдин, что-то шепнул на ухо Кондрату. Лицо последнего прояснилось.

— Севдин, чревоугодник, — безошибочно окликнул его Андриа, склоняя голову набок. — А, Наира, и ты пришла, сестра. И еще кто-то рядом со мной. Это…

— Я, ваше святейшество, — почтительно проговорил брат Гулверд, прикладываясь к руке слепца.

— Хвала Дейле, дети мои! — Андриа повел плечами. — Холодно сегодня. Давайте пойдем в трапезную. Брат Севдин и сестра Наира наверняка уже все подготовили.

Настоятель улыбался, говоря это. Но Зезва не видел. Он, не отрываясь глядел на Каспера. Юноша нахмурился, опустил глаза и замер: руки Ныряльщика крепко вцепились в рукоять меча Вааджа. Отец Кондрат уже всё понял и, прикусив губу, осенил себя знаком Дейлы. Последние эры выходили из храма, а неуемный звонарь уже вовсю дергал за веревки в колокольне. Взлетели встревоженные вороны, похожие на сказочных черных птиц, что парят в снежном небе.

— Ну, едрит твою душу, что еще? — подскочил на койке тевад Мурман. — Нападение, а? Отвечай!

— Нет, ваше тевадство, — склонился Аристофан. — Там пленного ыга привели. Я, конечно, прошу прощения, что побеспокоил вас и…

— Заткнись. Веди, где он?

— Рядом, ваша милость, дозорные приволокли — Аристофан машинально поправил перевязь, на которой по-прежнему покоилась его рука. Достойный слуга был бледен, но держался молодцом. Он даже присутствовал на погребении погибших, а затем молча и терпеливо слушал, как Мурман ругает его последними словами. Аристофан не обижался. Он всё понимал.

Ыг оказался совсем молодым. Меховая накидка, обычное одеяние горцев, была выкрашена в красный — это означало, что его еще не посвятили в Круг. Куцая рыжеватая бородка, гордый взгляд горящих черных глаз. Юный воин стоял на коленях в окружении нескольких арбалетчиков, но весь его облик так и светился гордостью и непоколебимой силой.