Eldar Morgot - Звезда Даугрема

Самарий Огрызок повел плечами. Медленно извлек топор и так же медленно, словно нехотя, поднял руку, сжимающую оружие, над головой. Взоры обратились на него. Командор сбросил с головы шлем, повел вокруг взглядом.

— Солдаты Принципата Джув! — громко произнес Самарий, потрясая топором. — Примите мою клятву и будьте свидетелями, во имя отцов и дедов наших!

— Принимаем! — ответили хором джуджи.

— И пусть ястребы Джува выклюют мое сердце, а кости останутся гнить непогребенными в глубоком ущелье, да пронзят меня ножи восьмируких рвахелов, да замерзну я насмерть в буране, да будут прокляты навеки имя мое и род мой, если нарушу я клятву… — голос командора гремел над собравшимися. — Клянусь отомстить душевникам, ыгам, барадам и элигерцам, клянусь выпить их кровь за моего брата кровь, клянусь вырвать их глаза и зубы, клянусь сжечь их поганые тела, клянусь везде, где только смогу, убивать мятежников. И месть моя да прекратится лишь когда я напьюсь вражеской кровью!! Принимаете ли вы клятву мою, народ Джува??

— Принимаем, принимаем!! — нестройные и яростные крики обрушились со всех сторон, и Самарий опустил свой топор. А потом и голову.

Олаф передернул плечами. Гонец молча ждал. Затем провел языком по пересохшим губам. Ближайший часовой — бородач с изображением солнца на коротком плаще поверх кольчуги, молча протянул початую баклажку. Посланец благодарно схватил флягу, приложился к ней.

Командующий смотрел на тракт. Войска продолжали медленно продвигаться в сторону переправы. Наконец, рыжий гигант повернулся.

— Кастор.

— Господин? — словно неоткуда появился невысокий офицер, подвижное лицо которого украшали пышные, с сединой, усы.

— Дуй вперед, останови авангард. Стрелкам — занять позиции вдоль всего берега. Рменам — отойти в тыл. Рыцарям — отдыхать. Махатинская пехота выдвигается на фланги и занимает позиции… — Олаф на мгновение задумался… — в Тихом Лесу и у Каласской Стены. Артиллерии — обустроить позиции на крутом берегу, как раз посередине между Тихим лесом и Стеной. Инженерные бригады незамедлительно приступают к сооружению палисадов и насыпи. Что с фуражом?

— Плохо, господин, — лицо Кастора скривилось, — его осталось совсем мало.

— Рмены пусть отходят в Цум, — устало сказал Олаф, — лошадей на постой, фуражирам — найти корм где хотят… Это приказ! Эры должны понимать: лучше кормить мзумские войска, чем узреть перед собственным домом мятежника с факелом. И…еще, Кастор.

— Господин командующий?

— Отведи этого человека в обоз, пусть его накормят и напоят хорошенько.

Кастор отсалютовал и увел обрадованного донельзя посланца. Олаф накинул капюшон и поднес руки к огню. Часовые молча посторонились. Олаф почувствовал их взгляды, резко поднял голову. Махатинцы потупились. Все, кроме бородача, того самого, что дал напиться гонцу Самария.

— Осмелюсь задать вопрос, господин командующий.

— Говори, — кивнул Олаф. — У меня есть немного времени.

— Я так понимаю, мы занимаем оборону?

Костер шипел и злился, уничтожая непрерывно летящие снежинки. Ветки лениво потрескивали.

— Правильно понимаешь, сотник.

Бородатый махатинец поворошил палкой костер. Взлетели искры, тая в воздухе под напором снежинок. Товарищи бородача хмуро переглядывались.

— Осмелюсь спросить: почему не начинаем переправу?

Олаф поднял голову. Бородач снова не отвел глаз, лишь чуть сощурился.

— Зимой наступать собрался, солдат? — холодно спросил командующий. — Фураж на исходе. Чем лошадей будем кормить? Снегом, что ли? Морозы усиливаются, припасы почти все съедены. Или ты думаешь, эры пшеницу как икру мечут? То, что случилось в Даугреме — страшное недоразумение, оно не должно повториться! Теперь нас разделяет река, противник успел соорудить защитные насыпи и палисады, Ашары опять соединились с Рощей, вся западная граница с Элигером контролируется мятежниками. Бунтовщикам постоянно идет помощь, в основном ыги и барады, но есть еще и… вы знаете, о ком я говорю. — Олаф сплюнул в огонь.

— Элигерцы, господин? — пробурчал бородач. — У меня в сотне пятеро элигерцев.

— Местные, — уточнил Олаф.

— Местные, так точно, господин командующий. Цумские, в основном, один вообще из Даугрема родом. А еще один, — махатинец покачал головой, — из Директории приехал недавно, снова завербовался. Еще у Роина служил.

— Почему?

— Его брат, солдат королевского гарнизона, погиб при штурме Даугрема. Теперь он хочет выпить кровь тех, кто убил его родича.

— Даже если это будут его же соплеменники-элигерцы? — Олаф скривил губы. — Элигерец против элигерца!

— Он себя считает мзумцем, господин. Хоть и носит на груди знак Света Элигера, а по-нашему до сих пор с акцентом потешным говорит!

— Что ж… Удачи в бою, солдаты!

Сопровождаемый тяжелым молчанием, Олаф вскочил на храпящего жеребца, которого привел один из его телохранителей в остроконечном шлеме. Махатинцы недобро осмотрели охранника с головы до ног, затем отсалютовали командующему. Взметнулся грязный снег из-под ног жеребца, которого Олаф сразу же бросил в галоп. Сопровождаемый телохранителями, командующий помчался в голову колонны. Солдаты повернулись к костру.

— Подбрось-ка дров, — проворчал бородатый махатинец, обращаясь к одному из часовых, совсем еще юному солдату с заячьей губой и куцей рыжеватой бородкой на худощавом лице, — а то еле горит, твою душу в дупло.

Солдаты долго молчали, грея руки над мечущимся на ветру пламенем. Ржали лошади, а где-то вдалеке принялась бойко отчитывать кукушка.

— Что, Бастиан, года жизни считаешь? — усмехнулся бородач, заметив, как молодой махатинец, чуть приоткрыв рот, прислушивается к пению птицы. — Не бойся, навоюешься еще.

— Да нет, — смутился Бастиан, старательно придавая лицу небрежное выражение. — Глупости это все, сотник Губаз!

Бородатый сотник Губаз пристально взглянул на юношу, но ничего не ответил, лишь еще сильнее оперся о древко. Затем снял с пояса бутыль с чачем, приложился и пустил по кругу, велев сделать глоток, не больше. Солдаты отхлебывали, передавали дальше. Бастиан закашлялся, и, к своему удивлению, так и не дождался обычных беззлобных шуток в свой адрес.

Кукушка прокуковала еще несколько раз и умолкла. Ветер едва не загасил костер, но пламя выстояло и снова яростно затрещало, пожирая хворост. Махатинцы угрюмо смотрели в огонь, и каждый из них думал о кукушке.

Ночью Зезве приснился родной дом. Он шел по цветущей вишневой аллее, выложенная белыми камнями дорожка петляла по саду. В воздухе восхитительно пахло весной, от аромата многочисленных цветов слегка кружилась голова. Носились пчелы и шмели, а со стороны эрских домов доносилась веселая песня: простолюдины радовались солнцу, спорой работе и еще одной благополучно пережитой зиме.