Сергей Шведов - Око Соломона

Комит Иоанн окружил себя многочисленной охраной. Тысяча гвардейцев, посланных вперед, расчистили ему дорогу до дворца Болдуина, расположенного, к слову, недалеко от цитадели. К сожалению, дом, подаренный франку названным отцом, не мог вместить в себя такого количества людей, а потому комит Иоанн вынужден был сократить число своих телохранителей до сотни. Кроме гвардейцев его сопровождали десятка полтора почтенных мужей Эдессы, решивших, что их присутствие на переговорах с франками будет далеко не лишним. Благородный Болдуин встретил гостя в парадном зале, в окружении десятка рыцарей. Столь малочисленная свита франка подействовала на Иоанна отрезвляюще, и он оставил большую часть своих гвардейцев на лестнице и в прихожей. Эдессцы, взволнованные минувшими событиями и предстоящими переговорами, не сразу разглядели гроб, стоящий за спиной Болдуина. Иоанн бросил на франка удивленный взгляд:

– Как прикажешь это понимать, благородный Болдуин?

– Я пригласил вас принять участие в похоронах своего отца, почтенные мужи, – спокойно произнес граф.

– Но ведь князь Торос жив, – растерянно развел руками Пап. – Ему удалось бежать из цитадели.

– Взгляни сам, – повел рукой франк.

Комит Иоанн на негнущихся ногах приблизился к гробу. Мертвого Тороса он узнал сразу и побледнел как полотно. Возможно, Папу стало дурно от вида мертвого князя, возможно, сказались переживания минувшего дня, но он неожиданно покачнулся и оперся руками о край саркофага. Стоявший рядом Болдуин неожиданно выхватил сельджукскую саблю, висевшую на поясе комита, и нанес чудовищный по силе удар. Из обезглавленного тела струей ударила кровь, заливая все вокруг. Франк брезгливо бросил саблю под ноги ошеломленным эдесским мужам, а следом рухнуло то, что еще недавно звалось комитом Иоанном Папом.

– Я не стал пачкать свой меч кровью предателя, – холодно произнес Болдуин. – Но это вовсе не означает, что я прощу виновным смерть своего названного отца. У вас будет выбор, эдессцы, – либо вы умрете на плахе, либо покинете этот город сирыми и босыми, дабы никогда уже здесь не появляться.

Вслед за этой краткой, но энергичной речью распахнулись двери, и зал стал заполняться воинами, вооруженными арбалетами. Благородный Болдуин, видимо по рассеянности, забыл упомянуть, что кроме плахи и изгнания есть и еще один способ кары для мятежников – смерть от стрелы. Но к чести почтенных эдесских мужей они догадались об этом сами, а потому без проволочек сложили оружие. Гвардейцы, потерявшие своих вождей, не выказали ни мужества, ни упрямства и сдались, как только граф Болдуин Эдесский озвучил свой приказ. Обыватели Эдессы не сразу сообразили, что в городе произошла смена власти. И уж тем более их не взволновала опала многих почтенных мужей, вздумавших устраивать мятежи в нынешнее неспокойное время. Скорбели эдессцы только о гибели князя Тороса подло убитого комитом гвардейцев Иоанном Папом. Обезглавленное тело последнего наследник князя Тороса благородный Боэмунд выставил на всеобщее обозрение. После чего состоялись пышные похороны князя, в которых приняли участие не только крестоносцы, но многие простые жители Эдессы. Тело Тороса упокоилось в фамильном склепе, а его душа скоро должна была достичь Царства Небесного, ибо более благочестивого человека местная земля еще не рождала.

– Ты слышал новость, благородный Вальтер? – спросил Венцелин у фон Зальца на крыльце храма, где только что закончилась заупокойная служба по князю Торосу.

– Какую новость? – насторожился рыцарь.

– В окрестностях города ограбили обоз твоего друга Гундомара фон Майнца.

– Кто тебе это сказал? – Вальтер в ярости схватился за рукоять меча.

– Весть о грабеже привез в город сам Гундомар, – пожал плечами Венцелин. – Кажется, рыцарь пострадал во время схватки. Болдуин обещал найти виновных, но, как ты понимаешь, ему сейчас не до разбойников.

– Будь ты трижды проклят, Венцелин Гаст, – с ненавистью выдохнул фон Зальц, но его рука, сжимавшая меч, ослабла.

– Фон Рюстов, с твоего позволения, – поправил рыцаря Венцелин и, не прощаясь, покинул исходившего ругательствами Вальтера.

Хусейн Кахини уже знал о случившемся несчастье, а потому, наверное, отнесся к сетованиям фон Зальца с поразительным спокойствием:

– Если это не милая шутка твоего друга Гундомара, то грабителей мы найдем и очень скоро. Ибо продать такое количество золота и драгоценных камней непросто.

В отличие от почтенного Самвела, Вальтер фон Зальц в честности своего друга не усомнился. Гундомар был слишком глуп для такой изощренной подлости. Зато доверие рыцаря к даису исмаилитов сильно пошатнулось, хотя он и не стал заявлять об этом вслух. С таким негодяем как мэтр Жоффруа стоило держаться настороже.

Граф Раймунд Тулузский был глубоко разочарован поведением басилевса. Алексей Комнин вместо того, чтобы прибыть в Антиохию лично или хотя бы прислать в город одного из своих военачальников, отделался высокопарным посланием, слегка позабавившим благородного Боэмунда Тарентского, которого теперь все чаще называли графом Антиохийским. С огромным трудом Сен-Жиллю удалось уговорить вождей похода не принимать решение немедленно, а отправить к императору посланца, способного уговорить Алексея Комнина в необходимости более активного участия византийцев в святом деле. В качестве посланца граф Раймунд предложил Вермондуа. Благородный Гуго поломался для приличия, но потом все же дал согласие, отправиться в Константинополь. Граф Фландрский клятвенно заверил брата короля Филиппа, что интересы французских шевалье, оставленных Гуго на его попечение, не пострадают, как не пострадают и интересы самого Вермондуа. Последнее, по мнению Сен-Жилля, было лишним, ибо благородный Гуго, сохранявший свою законную долю в предстоящей добыче, чего доброго решит, что жизнь в Константинополе куда комфортнее убогого существования в лагере крестоносцев и не станет слишком уж докучать Алексею Комнину просьбами о помощи. Однако вслух Раймунд своего мнения высказывать не стал, дабы ненужными подозрениями не нажить врага в лице могущественного графа, чья помощь в будущем могла ему понадобиться. Вермондуа снарядил две галеры и с большой помпой отплыл в Константинополь, помахав на прощание рукой благородному Раймунду, провожавшего его в далекий и небезопасный путь. Что же касается Сен-Жилля, то, проводив посланца, он впал в тяжелую задумчивость, повлекшую за собой упадок сил. Осень уже вступала в свои права, навевая тоску не только на Раймунда, но и на все воинство Христово. После победы над атабеком Кербогой прошло уже четыре месяца, а крестоносцы так и продолжали пребывать в бездействии, словно цель, к которой они стремились всей душой, уже была достигнута. Шевалье Аршамбо де Монбар вскольз заметил, что так долго продолжаться не может. Ряды крестоносцев продолжали расти за счет многочисленных паломников, пребывающих со всех концов Европы. Среди них были как воины, так и мирные обыватели, еще не успевшие познать всю прелесть походной жизни, а потому наивно полагавшие, что иерусалимские стены сами рухнут к их ногам, стоит только воззвать к Богу. Волнения среди простолюдинов нарастало, и многие бароны все более проникались общим недовольством и требовали от вождей продолжения похода.