Анна Сеничева - Перстень Рыболова

…После короткого разговора настоятель вышел за дверь и послал за сидельцем.

– Очень плохи твои спутники? – обернувшись от двери, спросил он Расина.

– Им бы дня два не вставать, сил набраться, а там сами на поправку пойдут.

– Не беспокойся. Приглядят за ними, есть кому.

Расин приоткрыл окно. Раннее солнце золотило излучину Салагура, и князь закрыл уставшие от ночного бдения глаза, чувствуя, как ветерок обвевает лицо.

– Благодать у вас тут…

– Так оставался бы.

– Рано еще. Грехов поднакоплю, приду – чего вас зря теснить.

Дверь еле слышно скрипнула.

– Входи, входи, – пригласил кого-то настоятель. Расин глянул через плечо.

В келью вошел невысокий худой инок в темно-синей рясе с охровым кантом. Поклонился и встал у дверей. Лицо закрывал низко надвинутый капюшон. Видно, это и был Златоустов сиделец.

– А ты ступай и ни о чем не тревожься, – обратился к Расину настоятель.

Тот кивнул, отвернулся от окна и встретился взглядом с монахом.

Из-под надвинутого капюшона инока блестели глаза. Необыкновенно большие и круглые, будто даже не человеческие, они смотрели прямо на Расина. В келье стало тихо, только слышно было, как всплескивает речная волна, набегая на галечный берег.

Расин, сам того не замечая, подался вперед, пытаясь разглядеть лицо монаха. Но тот отступил назад, в тень, и теперь даже глаз его не было видно.

Долго, протяжно вскрикнула чайка, разорвав тишину.

– Ступай, ступай, – повторил Златоуст. Князь вышел, еще раз посмотрев на монаха.

– Доброе утро, Паломник, – сказал настоятель, когда за Расином закрылась дверь. – А знаешь, что за гость пожаловал? – он кивнул вслед князю.

Паломник низко пригнул голову и ответил чуть слышно:

– Не ведаю.

Златоуст улыбнулся.

– И вправду, откуда? Гостям помощь нужна, так что попрошу я тебя вот о чем…

Расин спускался по крутым истертым ступеням лестницы. Перед глазами все стоял тот набросок, в котором так удивительно была схвачена каждая черта… Настоятель сказал, кто-то из монахов умеет рисовать. Рисует с фамильных портретов… Князь приостановился, перебирая в памяти портреты, которые с него писали – не так много их и было. Обычные позы, в которых рисуют титулованных особ – полуоборот, сидя, стоя, спина прямая, подбородок поднят, волосы зачесаны. По-другому не принято. Так и разрешили кому-то из придворных живописцев малевать младшего принца лентяем, который развалился в кресле и думать забыл про учебу…

– Да нет, что же это, – прошептал князь.

Рисовали не с портрета – его и быть не могло – а по памяти. И рисовал тот, кто знал самого Расина, наблюдал эту позу, выражение лица… Нет, Златоуст не все сказал. Князь повернулся на ступенях, чтобы вернуться к настоятелю, но тут дверь распахнулась, и через порог шагнул тот самый монах.

Расин вскинул голову и застыл на месте.

Паломник потянулся за капюшоном, чтобы натянуть его на голову, но от волнения не нашел и опустил руку. Прислонился к стене. Свет из оконниц падал прямо на него, жестоко, неумолимо обнажая каждую черту лягушачьего лица. Князя взяла оторопь. Он смотрел, не отводя взгляда, и видел те самые большие, круглые, и вправду нечеловеческие глаза.

– Кто вы? – тихо спросил Расин.

Странный монах стоял, не отвечая, и тоже смотрел на князя. Наконец он поднес руку к губам и опрометью кинулся мимо. Расин остался один.

…Арвельд изнывал от нетерпения, когда Паломник вдруг ворвался в келью и захлопнул дверь.

– Что случилось? – вскинулся Сгарди.

Паломник перевел дыхание.

– Друзья твои нашлись, Арвельд!

Гессен спал беспокойно. Муторный, тяжелый сон мучил его. Мальчик метался, вздрагивал, потом начинал бормотать. Паломник прислушался к его бреду, встал со своего места и склонился над Гессеном: тот говорил на старом, мертвом языке, почти забытом в Светломорье. Дернулся во сне, стал тереть шею, будто пытаясь скинуть невидимую удавку, и на ворот его упал кулон на тонкой нити.

Паломник приподнял серебряный круг, разглядывая змейку.

Солнце в этот миг затянуло рваным облаком, и келью накрыла тень. А змейка переливалась и сверкала, точно сама по себе, разбрасывая ослепительные мелкие радуги. Зеленоватый сполох трепетал на щеке Гессена.

Глухой, тревожный шепот прошел в старых вишнях за окном.

– Я слышу твое дыхание… – вдруг тихо, но внятно сказал Гессен чужим голосом. – Чувствую, как бьется твое сердце…

По лицу Паломника прошла судорога. Он сжал змейку, сорвал с серебряной нити и швырнул на стол.

– Уже нет, – ответил он кому-то и сел на постель Гессена.

Мальчик успокоился. Под светлой кожей разошлись напряженные мускулы лица, черты разгладились. Он раскинул руки и глубоко вздохнул во сне.

Мысли Паломника были тяжелее. Понять, чьим голосом говорил Гессен, труда не составило, а это значит, что скоро их найдут. Очень скоро… Скверно.

Очнулся Гессен к обеду. Уставился в беленый потолок, щурясь от яркого света и соображая, где находится и как мог сюда попасть. События прошлого дня и нынешней ночи осели где-то глубоко в памяти, словно давний сон, мерещился только берег ночного моря и холод камней Горного очага, на ступенях которого они с Флойбеком прятались от погони.

В открытое окно ворвался ветерок, пахнуло речным илом. Донеслось стройное пение.

«Монастырь», – мальчик облегченно вздохнул. Повернул голову, оглядывая келью, тут же на миг зажмурился – ему показалось, что он еще спит.

У окна за столом сидел молодой послушник, одетый в синюю рясу с охровым кантом, но крепкий, совсем не похожий на монаха. Светлые волосы рассыпались по плечам и сверкали на солнце. Он сидел, замерев в очень знакомой позе, и словно ждал чего-то. Услышав шорох, повернул голову. Гессен встретился глазами с Арвельдом.

– А, проснулся наконец… – сказал, улыбаясь, Сгарди. – Я уж думал, вторые сутки собрался спать…

Ламио едва успел позавтракать, как дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась хитрая рожа привратника.

– Дама, – с таинственным видом сообщил он.

– Скажи, что Ванцера принимает только после двух, – ответил Ламио.

– Так она к вам!

– Как ко мне? – удивился молодой человек.

– Да говорит, встреча ей назначена.

Секретарь пожал плечами. Никому он встреч не назначал, уж запомнил бы. Дама…

– Так мне что ж, звать или как? – снова спросил привратник.

– Зови! – кивнул Ламио. – Разберемся…

Лукавое лицо слуги исчезло. «Теперь раззвонит по всей округе, что секретарь Ванцеры свидания назначает в Кормчем доме, – с досадой подумал молодой человек, – или что похуже брякнет…»

Ламио набросил сюртук, подумав, застегнул его на все пуговицы.

Дверь отворилась, и в кабинет вошла гостья. Небольшого роста, стройная, насколько Ламио мог судить: дама была с ног до головы закутана в черный, будто траурный, плащ. Словно подтверждая его догадку, гостья прижимала к глазам платок. Похоже, вдова или дочь погибшего моряка явилась за помощью – такие визиты нередки в Кормчем доме. Ламио придвинул стул.