Наталия Фейгина - Цветок Фантоса. Романс для княгини

Радх сам не понял, как очутился в комнате, одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние.

– Не стоит поминать всуе стражей, – сурово произнёс он, вновь поразившись собственным словам. – Тем более, когда они уже здесь. Ни Павел Алексеевич, стоявший в глубине комнаты, ни корнеты, сидевшие за столом, ни даже сидевший на полу рядом с креслом корнет Слепнёв, известный «У томалэ» своим буйным нравом, никто из них не шелохнулся, не моргнул. Все четверо заворожённо смотрели туда, где меньше минуты назад разворачивался поединок такут. Но Клара и незнакомец посмотрели на запрыгнувшего в окно Радха с удивлением.

– Где «здесь»? – ошеломлённо спросил незнакомец.

– Здесь, – не менее ошеломлённо ответил Радх, и в самом деле внезапно разглядевший две фигуры, полупрозрачные, но не менее реальные, чем находившиеся в комнате люди. Одна из этих фигур, чьи распахнутые крылья едва не задевали разговаривавших, склонилась над телом Грифонши. Вторая, со сложенными крыльями и нервно сжатыми кулаками, выжидающе застыла рядом с Тали, которую незнакомец бережно положил на кушетку. Клара занялась Тали, а незнакомец повернулся к Радху.

– И сколько их «здесь»? – требовательно спросил он.

– Двое, – ответил Радх, осознав, наконец, что кто-то другой отвечает его ртом. – Один по делу. Другой – так, любопытствует.

Томалэ охватил ужас. Одержимость! Сколько раз слышал он истории о бедолагах, чьими телами завладели злые духи, а тут… И пусть голос не изменился, и никто не заставляет его скрежетать зубами или извергать пену изо рта, не говоря уже о том, чтобы биться в конвульсиях, но странных слов о стражах вполне достаточно… Перед мысленным взором Радха предстало зловещее видение экзорциста, собирающегося спасать одержимого огнём и водой.

Не зря же незнакомец так внимательно смотрит на томалэ, небрежно держа в руках чёрный жезл, увенчанный золотой змеиной головкой. И «не бойся, парень, прорвёмся» – чужая мысль, промелькнувшая в голове Радха, – нисколько не успокоила, а ещё больше напугала. Что не помешало томалэ тоном учителя, распекающего нерадивого ученика, произнести:

– Так что на вашем месте, сударь, я не делал бы стражам сомнительных предложений.

Незнакомец недоверчиво посмотрел на Радха.

– Может, «здесь» и тёмные стражи гуляют? – спросил он насмешливо, но томалэ почувствовал за насмешкой лёгкую неуверенность. Радх внешне был похож на пророка ещё меньше, чем на одержимого, и стоявший перед ним оДарённый с жезлом наверняка чувствовал полную бесталанность томалэ. И всё же в говорившем устами Радха чувствовалась властность и уверенность, никак не вязавшаяся с внешним обликом томалэ.

– А как же, – ответил он. – Как же ему не гулять в месте без двух минут Прорыва.

– Какого Прорыва? – побледнев спросил незнакомец. Похоже было, что он, в отличие от Радха, хорошо представлял себе, что это такое.

– Локального, – пожал плечами завладевший телом томалэ. – Дамы, танцевавшие здесь перед вашим приходом, почти разодрали ткань реальности. И если бы мадам, – он кивнул на Грифоншу, – успела произнести всего несколько слов и бросить камень призыва, то Прорыв был бы здесь неминуем.

– Какой камень? – быстро спросил незнакомец, переводя взгляд на распростёртое перед ним тело.

– Вон тот, – небрежно ответил говоривший за Радха, указывая на чёрный камушек, лежавший на полу в нескольких шагах. Незнакомец протянул к нему руку, но его остановил резкий вскрик Клары:

– Стойте, Виктор!

Незнакомец с удивлением посмотрел на неё, но руку отдёрнул. Клара же величественно прошествовала через комнату и осторожно взяла камушек носовым платком. Белоснежная ткань мгновенно почернела, но Радх уже не видел этого. Его внимание привлёк светлый Страж, который, едва женщина покинула свой пост, склонился над Тали. Страж начал что-то нашёптывать девушке, а его крылья, только что сложенные, начали раскрываться медленно и осторожно, словно лепестки цветов с первыми лучами солнца.

В два прыжка томалэ оказался у кушетки, и, пройдя сквозь полупрозрачную фигуру, оказался между ней и Тали.

– Нет! – почти прорычал он, осознавая всю бессмысленность слов: со светлыми стражами не спорят. – Нет!

– На! – С той же яростью воскликнул Другой, завладевший телом томалэ. – На раата! [“Не твоя!” Перевод с тарского]

Кончики длинных белых крыльев, нервно подрагивая, взметали с подобия земли Предгранья фонтанчики чёрной пыли. Лицо обладателя крыльев тоже было бело, но не так, как крылья, а смертельной бледностью человека. И если на другом лице подобную бледность можно было бы приписать страху или нездоровью, бледность на лице князя Алексея Васильевича Улитина была признаком величайшего гнева. И эта особенность сохранилась за ним и после смерти.

– Натали! – проревел он тоном, от которого следовало бы побледнеть мне. Но у меня на это просто не было сил. Я слишком устала от поединка с Серафиной, чтобы тревожиться гневом Алексея.

– Натали!

Я молчала, покорно ожидая перечисления своих грехов, включая путешествие под мужской иллюзией и безумную ночь с Раэртом. Но услышала совсем другое.

– Натали! Чего ради вы, сударыня, ввязались в поединок с такутой? Почему вы не уехали?! – гневно спросил он.

Я пожала плечами. Вопрос этот, пусть и не так жёстко, задавали мне и Клара, и Аннет. И если им я просто отвечала «так надо», то Алексею нужно было ответить правду. По крайней мере, одну из правд.

Как тут не вспомнить оправдывавшегося перед государем коменданта крепости, не приветствовавшей высочайший кортеж полагавшимся по такому случаю пушечным салютом. В упущении этом не было ничего удивительного, если учесть, что в момент появления кортежа караульный вместо того, чтобы следить за дорогой, следил за дном уже не первой за этот вечер бутылки в компании пушкаря, а рядом с пушкой не было ни ядер, не пороха. Изворотливый комендант начал свой доклад с отсутствия пороха, обрушив таким образом высочайший гнев на голову кригскомиссара по снабжению.

Вот и я не собиралась рассказывать Алексею ни о весёлом безумии свободы, бурлившем в моей крови с первой встречи с Диким Охотником, ни об окрыляющем дыхании принятого вызова, ни о гадании Фатхи. Для моего супруга превыше всего были Честь и Долг. Остальное же существовало постольку поскольку. Потому и говорить с ним я должна была не об эмоциях, а об ответственности.

– Видите ли, в какой-то степени преступления этой дамы – моя вина, – спокойно начала я.

Алексей с недоумением посмотрел на меня. Удивление и мой спокойный тон, как бывало и прежде, приглушили его гнев.

– Я стала свидетельницей одной из попыток заставить завещать ей Дар, возможно, одной из первых попыток…