Андрей Демидов - Тайны Звенящих холмов

– Я не сомневался в твоём благородстве, Вишена, – ответил Верник, с трудом сохраняя невозмутимость.

– Эйнар, становись как к правилу, а я лучше возьму шест. Надо причаливать уже, – сказал Искусеви, передавая варягу рулевое весло.

Плот начал медленно приближаться к пологому правому берегу, на котором в тех сотнях шагов, ниже по течению, виднелись несколько маленьких ладей и челнов-однодревок, стоящих у широкого бревенчатого настила, поднимающегося прямо из воды и уходящего затем в глубь соснового леса, по просторной просеке.

Вдоль настила гуськом растянулись неказистые строения, почерневшие от копоти и обнесённые слабым подобием вала и тына. Их стены были черны и резко контрастировали с золотой соломой крыш. По всему было видно, что селение недавно горело.

На другом берегу, прямо напротив волока, тюкали топоры, покрикивали плотники, подгоняющие засыпающих гальку внутрь уже готовых срубов.

Люди, с корзинами гальки на плечах, редкой цепочкой поднимались от воды и шли через ворота единственной башни, обращённой в сторону реки.

В лесу, вокруг, слышался шум падающих деревьев, в небо, затянутое серыми облаками, тянулись прерывистые дымы сигнальных костров.

– Что-то эти бурундеи неспокойны, ставят ещё один город на холме. Малый, без домов внутри. Не иначе как для обороны, – сказал Верник.

Плот ткнулся о брёвна настила, и Верник легко соскочил на берег.

– Давайте сгружать пожитки. Волок пройдём, а на Упряди срубим новый. – Рагдай обернулся к тяжелогружёной ладье, с которой одетые в белый лён люди озадаченно осматривали начало сухого пути, и крикнул: – Да хранит вас Велес! Кто тут собирает виру от князя Водополка Тёмного и где можно заночевать?

– Мы впервой! – крикнули они ему в ответ и стали что-то перекатывать по палубе.

Широко расставив ноги на скользких, покрытых жиром дубовых брёвнах наката, Вишена стал принимать пожитки от Эйнара и Верника.

Искусеви разматывал верёвку, закрепляющую правило:

– Хорошее весло, лёгкое. Я его понесу, чтоб потом не тратить время. – Он отвязал правило и с трудом взвалил на шею. – Эй, поберегись-ка, друг Верник!

Сверху, по накату, десятка три косматых бурундеев проворно волокли большую ладью, непрерывно подкладывая под её киль спереди длинные, ровные поленья и поливая их растопленным жиром.

Сквозь грохот катков, хруст и скрип брёвен, многоголосый крик оттуда донеслось:

– Эй, внизу! Убирайтесь с дороги. Держать не будем!

Ладья, покачиваясь столбом мачты и издавая душераздирающий скрип и визг, неожиданно сорвалась и последние три десятка шагов проделала самостоятельно, едва не завалившись на борт.

Она обрушилась в воду, как подмытая рекой скала, подняв целое море брызг и пены. Закачалась гигантским поплавком во все стороны одновременно и, поплясав так некоторое время, затихла.

Вишена, злобно блестя глазами, абсолютно мокрый, посторонился, пропуская бурундеев, с радостными воплями устремившихся к долгожданной реке.

Одного из них варяг поймал за подол рубахи из грубой шерсти:

– Эй ты, волокуша бестолковая, кто тут вирник здесь?

Бурундей неопределённо махнул рукой, указывая в сторону построек.

От него воняло потом, прогорклым салом, луком и плохо дублённой кожей.

Навьючив на себя пожитки, странники двинулись в ту сторону, куда указал волокуша, к городищу, к промежутку в частоколе, который заменял ворота.

У входа сидели двое бурундеев в кожаных панцирях и лениво перекатывали по облезлому красному, совершенно неподъёмному на вид щиту игральные кости.

На вошедших они не обратили ни малейшего внимания.

– Я и говорю Солове – выйди, как стемнеет, к малиннику, одарю.

– А она?

– Кто?

– Ну, Солова, пришла?

– Ага.

– Ну?

За частоколом бродили несколько собак, сильно смахивающих на лисиц своими ужимками, принюхивались, ворошили лапами отбросы, наперегонки спешили к каждой лохани, выплёскиваемой на землю из дверей изб.

Над крышами курились дымки, несколько диких голубей выклёвывали из соломы жмых. У пирамиды пустых долблёных бочек что-то тлело, распространяя зловоние, трое босоногих, несмотря на холод, ребятишек, ворошили искры прутиками, толкаясь и повизгивая не то от удовольствия, не то от ужаса.

Вдоль двора стояли потрескавшиеся от времени идолы с одинаковыми островерхими шапками и медвежьими клыками, вставленными в отверстия, обозначающие зрачки.

Под одним из идолов, в луже лошадиного навоза, облепленного мухами, лежал затоптанный обрывок паруса с изображением двух барсов и рысей, прыгающих в разные стороны.

– Да, Ятвягу тут не жалуют. – Рагдай покосился на осквернённый символ и отворил низкую дверь в самую большую избу. – Да хранит Велес этот очаг! Кто тут вирник Водополка Тёмного?

– Швиба. Вон он. У очага, – ответили с полатей.

В дальнем углу, плохо различимый из-за висящего в воздухе дыма, пляшущих теней, которые распространял небольшой огонь, сидел грузный человек в войлочной накидке, перехваченной наборным поясом из металлических пластин.

Он глядел блестящими глазами на огонь, на сгорбленную старуху, переворачивающую жаркое на вертеле, и задумчиво теребил длинный обвислый ус.

– Да хранит Велес князя Водополка и его людей. – Рагдай почтительно приложил руку к груди. – Мы странники из Тёмной Земли, идём в Просунь, к золотых дел мастеру Рушнику. Хотим тут заночевать, купить челн и взять провожатого до Шерпеня.

Вирник Швиба кивнул и указал на место подле себя:

– На чём пришли? – Голос у него был низкий, гудящий, как лесное эхо.

– На плоту, но можем заплатить полный сбор.

Швиба отрицательно мотнул большой головой, отчего его длинные смоляные волосы упали с плеч на грудь и несколько прядей запутались в массивной серебряной цепи и сложной бляхе, изображающей Ярило с лучами в виде извивающихся змей:

– За плот как за ладью не возьму. Боги накажут за жадность… А вот людей на волокушу не дам, мало их. В прошлый семник восстали дедичи, сожгли Городец. Много убитых. Остальные мои ставят Большой Игочев, видели, наверное. За плот лучше ничего не возьму. Дойдёте на другой конец волока к самому Игочеву, спросите вирника Малика, скажите, Швиба просил помочь с челном. Сейчас с этим плохо. Из окрестностей Городца люд бежит вниз, подальше, к Просуни. Князь собирает дружину, а дедичи уже под самым Предславлем. Бесчинствуют. – Швиба равнодушно принял от Рагдая полновесный серебряный дирхем, но возвратил обратно.

Затем он сделал старухе жест, словно что-то загребал к себе.

Старуха, тряся седыми косами с вплетёнными в них стеблями травы-колюки – от куриной слепоты, проворно срезала с жаркого дошедшие куски и в глиняной миске подала на дубовую чушку, заменяющую стол.