Мэри Стюарт - Кристальный грот

— Что ты видишь?

Голос Амброзия заставил меня вздрогнуть. Я удивленно посмотрел на него.

— Вижу?

— Что ты видишь в огне, предсказатель Мерлин?

— Ничего — кроме горящих мертвецов.

— Тогда посмотри туда и постарайся увидеть что-нибудь для меня, Мерлин. Куда бежал Окта?

Я рассмеялся.

— Откуда мне знать? Я ведь сказал все, что смог увидеть.

Но он не улыбнулся.

— Всмотрись туда. Скажи мне, куда бежал Окта. И Эоза. Где они окопаются, чтобы дождаться меня. И когда.

— Но я ведь сказал. Я не могу видеть по своему желанию. Если бог пожелает, чтобы видения пришли ко мне, то они появятся в пламени или выплывут из ночной тьмы, и появятся беззвучно, как прилетает стрела из засады. Я не хожу в поисках лучника, я могу лишь стоять с обнаженной грудью и ждать, пока ее поразит стрела.

— Так найди его сейчас, — голос его звучал твердо и упрямо. Я видел, что он говорит вполне серьезно. — Ты ведь смотрел для Вортигерна.

— Ты называешь это «для»? Я ведь предрек ему смерть. Когда я делал это, милорд, я не сознавал даже, что говорю. Горлойс, должно быть, рассказал тебе, как это было — даже сейчас я не смог бы рассказать сам. Я не знаю, ни когда это накатит на меня, ни когда отпустит.

— Но ведь сегодня ты узнал о Ниниане, и для этого тебе не потребовались ни огонь, ни тьма.

— Верно. Но я не могу сказать, как мне это стало известно, как не могу сказать, откуда я узнал о судьбе Вортигерна.

— Тебя называют «пророк Вортигерна». Ты предрек нам победу, и она была наша — и под Довардом, и здесь. Люди верят тебе и верят в тебя. Я тоже. Разве не лучше было бы тебе сменить твой титул на «пророк Амброзия»?

— Милорд, тебе ведомо, что я приму любой титул, который тебе будет угодно даровать мне. Но это зависит не от меня. Я не могу вызывать откровения, однако знаю, что если должно случиться что-то важное, то откровение непременно случится. И когда оно придет, будь уверен, я сообщу тебе. Тебе ведь известно, что я всегда к твоим услугам. А сейчас я ничего не знаю об Окте и Эозе. Я могу лишь предполагать — и предполагать как обычный человек. Они все еще воюют под знаменем Белого Дракона, не так ли?

Он прищурился.

— Да.

— Тогда сказанное пророком Вортигерна по-прежнему остается в силе.

— Я могу сказать это людям?

— Если они нуждаются в этом. Когда ты намерен выдвигаться?

— Через три дня.

— И куда?

— В Йорк.

Я поднял руку.

— Что ж, ты предполагаешь как командир, я — как маг, и, быть может, одни предположения стоят других. Ты возьмешь меня с собой?

Он улыбнулся.

— Ты можешь быть мне полезен?

— Может быть, но не как маг. Однако тебе, быть может, пригодится инженер? Или начинающий лекарь? А может быть, певец?

Он рассмеялся.

— Да, я знаю, в тебе сосредоточены многие таланты. Только не нужно становиться священником, Мерлин. Их и так при мне достаточно.

— Этого можешь не опасаться.

Огни угасали. Подошел и отсалютовал отвечавший за организацию работ офицер и спросил, можно ли отпустить людей. Амброзий разрешил, затем посмотрел на меня.

— Что же, поедем со мной в Йорк. Работа для тебя там найдется. Настоящая работа. Город, говорят, лежит наполовину в руинах, и мне нужен будет кто-нибудь в помощь — направлять инженеров. Треморин в Каэрлеоне. А теперь найди Кая Валерия и передай ему, чтобы он устроил тебя и привел ко мне через час. — И уже поворачиваясь, добавил через плечо:

— А все же, если из тьмы подобно стреле к тебе прилетит нечто, ты дашь мне знать?

— Если только это и в самом деле не окажется стрела.

Он рассмеялся и ушел. Вдруг рядом со мной возник Утер.

— Что, бастард Мерлин? Говорят, ты выиграл для нас это сражение, сидя на вершине холма?

С удивлением я заметил, что в голосе его нет злобы. Манеры его стали непринужденнее, проще и, кажется, даже веселее, он напоминал выпущенного на свободу заключенного. Если бы он был предоставлен себе, то ринулся бы через Узкое море, не успев даже толком повзрослеть и, ничего не добившись, был бы при всей его доблести разбит наголову. Теперь же, подобно ястребу, впервые вылетевшему на охоту, он наслаждался своей мощью. Я тоже ощущал ее — она окутывала Утера подобно сложенным крыльям. Я начал было говорить что-то, приветствуя его, но он перебил:

— А сейчас тебе ничего не привиделось в огнях?

— И ты о том же — о, только не это, — тепло ответил я. — Графу, по-моему, кажется, будто мне достаточно поглядеть на пламя факела, как я тут же предскажу будущее. Я как раз пытался объяснить, что все обстоит совсем не так.

— Ты меня разочаровываешь. Я как раз собирался просить тебя предсказать мне будущее.

— О, клянусь Эросом, это-то как раз совсем не сложно. Примерно через час, как только ты разместишь своих людей, ты окажешься в постели с девицей.

— Ну, в этом нельзя было быть так уж уверенным. Как, дьявол тебя побери, ты пронюхал, что мне как раз удалось добыть себе девушку? Их в этих краях не так много — и лишь одному из пятидесяти удалось обзавестись девчонкой. Мне повезло.

— Об этом я и говорю, — сказал я. — Если на пятьдесят мужчин приходится всего одна девушка, то она непременно достанется Утеру. Я называю это одной из определенностей жизни. Где я могу найти Кая Валерия?

— Я пошлю кого-нибудь показать тебе. Я бы и сам показал, да только стараюсь не попадаться ему на глаза.

— Почему?

— Когда мы оспаривали друг у друга ту девицу, он проиграл, — бодро сказал Утер. — У него будет уйма времени, чтобы устроить тебя. Целая ночь. Пойдем.

Мы въехали в Йорк за три дня до конца мая. Разведчики Амброзия подтвердили его предположения относительно Йорка: от Каэрконана на север вела хорошая дорога, по ней-то и устремились Окта и родич его Эоза. Они укрылись в укрепленном городе, римляне называли его Эборакум, саксы — Эофорвик или Йорк. Но укрепления Йорка были в плачевном состоянии, а обитатели его, прослышав о громкой победе Амброзия у Каэрконана, встретили беглых саксов довольно холодно. Несмотря на скорость, с которой бежал Окта, Амброзий отставал от него едва ли на два дня, и при виде огромной армии, отдохнувшей и пополненной свежими войсками британских союзников, вдохновившихся победами Красного Дракона, саксы, сомневаясь в своей способности удержать против него город, решили сдаться ему на милость.

Я сам все это видел, я находился тогда в авангарде, при осадных машинах, под самыми стенами. Это было по-своему еще более неприятно, чем даже само сражение. Вождь саксов был крупным мужчиной, светловолосым, как и его отец, и молодым. Он появился перед Амброзием, раздетый до исподнего — какой-то грубой тряпки, удерживаемой на месте ремешками. Руки его были связаны, вернее, скованы цепями, голова и тело осыпаны пылью — знак унижения, вряд ли теперь необходимый. Взгляд у него был злым, и я понял, что его принудила к этому трусость — или мудрость, называйте как хотите — группы его саксонских и британских приближенных, толпящихся теперь за его спиной перед городскими воротами и моливших Амброзия о снисхождении.