Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

Гилфа его раздражал. Мальчишка сидел, восхищенно перебирая монеты, отобранные у норманнов. Луис его не осуждал. Ему было неведомо, что такое настоящая бедность, потому что его родители были состоятельными людьми, а сам он попал в монастырь еще мальчиком. А этот паренек, без сомнения, был воспитан на сказках о богатстве, но никогда не думал, что увидит его собственными глазами.

— Как ты попал на корабль? — спросил Луис.

— Отец взял меня с собой. Он сказал, что это будет полезно.

— Ты мог получить в Англии неплохую ферму.

— Да. Я сражался. Я должен был сражаться. Английская армия так стремительно напала на нас.

Костер был совсем небольшим — в этом лесу трудно было найти подходящую древесину. Луис протянул к огню ладони. Без камня на шее он почти не мерз.

— Можно спросить? — Гилфа запинался, явно опасаясь Луиса.

— Спрашивай что хочешь.

— Можно спросить… Ты — дьявол? Если я спрошу, ты обязательно ответишь, так говорит наш священник.

— Я обязательно отвечу, если я дьявол. И тогда ты должен меня окружить и связать священными символами и именем Божьим.

— Тебе известны такие вещи…

— Я был ученым.

Гилфа поддел землю носком башмака.

— Значит, я прав, ты — дьявол?

— Что заставляет тебя так думать?

Гилфа перекрестился.

— Ты весь день бежишь и не устаешь. Ты не похож на воина, но убил много норманнов. Когда мы встретились, твоя рука была опухшей, как свиной мочевой пузырь, а теперь она цела и невредима.

Луис поднял руку, чтобы рассмотреть ее. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что его раны быстро заживают.

— Я человек. Но священник сказал бы, что в меня вселился дьявол.

— А ты что сказал бы?

— Думаю, это возможно. Но это не похоже на то, что я представлял себе, читая книги. Этого дьявола можно подавить.

— Молитвой?

Луис не любил об этом думать. Он годами не думал о состоянии своей бессмертной души. Он избавится от демона лучшим способом, известным всем, — умерев. Это не самоубийство. Он не хотел убивать себя, потому что это было бы грехом. За него это сделает девушка. Но само его существование ставило под сомнение все, чему учила святая Церковь. Многие годы он пытался с этим справиться, но у него не вышло. Он мог принимать учение Рима со всей покорностью, но исследовательская натура вынуждала его придавать больший вес тому, что он видел своими глазами, чувствовал собственным сердцем.

Нигде в Библии не упоминался демон, который им завладел.

— Молитва не поможет. Дьявола нужно встречать в соответствии его обычаю. — Он постучал по своему камню.

— Священник говорит, это работа идолопоклонников — высекать образы в камне.

— Он видел мой камень?

— Похожие. Амулеты, рога животных, молот Тора.

— Ты живешь по законам Церкви, Гилфа?

— Пытаюсь.

— Я тоже, — сказал Луис. — Я тоже хочу быть таким.

— Каким?

— Таким, какой я есть.

— Я был бы рад, если бы сумел убить десять человек и мог бежать без устали, как конь.

— Я убил четверых, — заметил Луис.

— Но раньше ты тоже убивал?

Луис подбросил в огонь еще веток.

— Ты сгоришь в огне за это и за то, что играешь с темными силами.

— Я с ними не играю. Это они играют со мной.

Луис чувствовал себя виноватым, не следовало рассказывать этому юнцу свои тайны. Он очень долго прятал свою настоящую природу, стараясь не привлекать к себе людского внимания. Зная, что рядом есть человек, живущий уже сто двадцать лет, император мог пожелать допросить его, мог счесть его опасным, даже арестовать. Луис был сильным воином, но он не мог противостоять десяти врагам — а если и мог, то не десяти обученным варягам из императорской стражи. К тому же он не хотел такого шума. Он открылся Гилфе по одной простой причине: ему казалось, что это неважно, ведь парень все равно умрет.

Гилфа предложил Луису немного хлеба из взятых у норманнов припасов. Луис поднял руку в знак отказа.

— Ешь ты, — сказал он.

— Еда тебе тоже не нужна?

— Пока я в ней не нуждаюсь, и ты тоже. Я хочу есть. Это разные вещи.

— Насколько разные?

— На желания можно не обращать внимания. На нужду — нельзя. Мне кажется, это главное различие.

— Ты странно выражаешься, — сказал Гилфа.

Луис на секунду забыл, что разговаривает с крестьянским парнем с севера, а не с ученым мужем из университета Магнауры в Константинополе.

Он был голоден, но думал, что мальчику еда нужнее. Голод, как и боль, проходит со временем.

Когда-то ему казалось, что если утолить человечий аппетит, то можно насытить и волка. Но оказалось, это не так. Скудной постной едой не подавить глубинное пламя волчьего голода.

Они легли спать, тесно прижавшись друг к другу. Луис и раньше путешествовал, деля узкую кровать с чужими людьми, но в этой вынужденной близости к раздражавшему его человеку было что-то особенное. Он чувствовал близость смерти. Или шанс умереть. В этой жестокой стране мальчик почти наверняка погибнет. Ему хотелось более интересного общества, чем этот пукающий угловатый подросток, которого он попытался спасти в бесполезном порыве сентиментальности. Он думал о Беатрис. Сейчас он едва мог вспомнить ее лицо. В памяти остались только светлые волосы и обрывки разговоров. Она ушла, ушла навсегда, но его любовь к ней осталась — боль, пережившая ее саму.

И он тоже умер — честолюбивый ученый, полный надежд муж и даже отец ребенка, которого она ему оставила. Он отослал девочку подальше, надеясь спасти ее от внимания богов, проклявших его и ее мать.

— Это ты?

Женский голос, которого он никогда раньше не слышал.

— Это ты. Я узнала твой камень. Это ты. Проснись и освободи меня.

— Эй! — Гилфа вскочил на ноги, выхватил меч. А потом снова сел, а меч оказался где-то в стороне.

Луис вскинулся, пробудившись от сна, рука его нащупала камень. Перед ним стояла невероятная фигура — громоздкая, коренастая, укутанная в два плаща, отчего создавалось впечатление, что в ширину она была больше, чем в длину. Однако лицо ее было худым, и из шарфа торчал сломанный нос. Левая рука ее в большой черной рукавице казалась гигантской. Правая, в желтой перчатке, была нормального размера и держала меч.

Изо рта странного существа шел пар, как у чудовища из мифов. Луис подумал, что если бы он когда-нибудь встретил тролля, то он выглядел бы точно так же, как эта перекошенная бочка, хотя причин хвататься за меч пока не видел. Фигура его удивила, а камень приглушил ощущения. Если бы он хотел убить, это было бы проще всего. Он?

— Ты — волк. Значит, ты зовешь меня?

Этот голос — женский, мелодичный — совершенно не вязался с ее обликом. Ни один мужчина не мог бы так говорить, даже евнухи в Константинополе.

— Ты — женщина, — сказал Гилфа.

— Так ты — он? — Она не обратила на мальчишку внимания.