Марк Даниэль Лахлан - Песнь валькирии

Все внутри зудело — так хотелось убить ее, но запах, подстрекавший волка изнутри, принес и другие, добрые воспоминания. Он был принцем у широкой светлой воды, рядом с ним была эта женщина, от которой он никогда не откажется; он был дикарем, устало бредущим по заснеженной чужой стране, и вел за собой запряженные оленем сани, в которых, укутавшись в меха, сидела эта же женщина; он был человеком в зеленом лесу, который то и дело встряхивал покалеченными руками и ногами, чтобы заставить их двигаться, удивляясь и ужасаясь произошедшим с ним превращениям. Так было, когда боги были живы, когда было живо слово и все еще рассказывалась эта история. Сейчас история богов прервалась и ее участники разыгрывают отдельные эпизоды. Он думал о ней как о Беатрис, его возлюбленной, давно умершей. Но на самом деле она была не Беатрис, а женщиной, стоящей на месте Беатрис, как стоит на месте предыдущих поколений Майская Королева.

История ушла, а может, в ней больше не было смысла, как в героической саге, рассказанной у очага, в которой нет врага, нет злодея, или как в сказке о чудовище, в которой нет героя, чтобы с ним сразиться. Он представил, как: рассказывали бы такую историю в кругу семьи. «Слушайте, и я расскажу вам историю о мужчине и женщине, которые жили вечно под пристальным взглядом волка. Их призвали убить старого бога Одина, когда он воплотится на земле, и умереть вместе с ним. И он мог предложить жертву норнам, которые плетут судьбы человечества в Источнике Мимира, заплатить за это болью и жить вечно в царстве богов. Сделка не состоялась. Бог умер. Они жили, и теперь не было смысла в их жертве. Но жертва осталась, повторяясь во многих жизнях, и длится это вечно».

Эта женщина рядом с ним, дрожащая на дне лодки, не была его женой, не была возродившейся Беатрис; он не был ни родившимся вновь принцем у воды, ни человеком-волком с санями, ни калекой в лесу. Но она заняла место его жены в этой нарушенной истории богов, так же как он занял место фигур, мелькающих в его воспоминаниях, когда в нем просыпался волк. Она была так похожа на нее, что могла бы быть ею, только у нее был странный акцент, красное от тяжелого труда лицо, огрубевшие руки, широкие кисти и стопы.

Он опять захотел сказать, что очень долго скучал по ней, захотел обнять ее, утешить, но знал, что тем самым только станет утешать себя. Женщина не знала его, она боялась его. Он даже не отважился проявить доброту к ней. Она должна найти в себе силы убить его, когда они доберутся до нужного места. Ничто не должно помешать этому.

Руна в ней извивалась и закипала, проявляясь тенью на ее лице, призраком на воде, силуэтом в тумане, который оказался ветвью дерева, когда лодка подплыла ближе.

Течение подхватило лодку, и он рискнул сесть. Туман в этом месте сгустился, берега казались просто тенями, и появилось ощущение, будто они сейчас находятся посреди озера или спокойного океана, омываемые только лунным светом. Даже он, с его обостренными волчьими чувствами, видел очень слабо; то тут, то там вспыхивали в тумане янтарные отблески костров, и он не знал, что это — огонь жизни или смерти. Девушка в лодке замерзала, она стала бледной, губы посинели. Внутри она должна быть красной; ее плоть распадется, словно спелый гранат, наполнив воздух благоуханием и запахом железа.

«Гони прочь эту мысль», — велел он себе. Ему нужно найти камень до того, как они отправятся дальше. Он с трудом мог контролировать себя. Если они столкнутся с противником и ему придется убивать, то вряд ли он сумеет сдержаться. Без камня они не выберутся и он никогда не сможет найти нужное место, а потом убедить ее убить его. Если она умрет, для него все будет кончено. До сих пор она выживала, но в лодке было чересчур холодно.

Ему нужно найти для нее убежище и только потом искать камень. Он чувствовал в сыром воздухе запах гари, гнилое зловоние, исходившее от шкуры, обернутой вокруг его тела, а также смертный страх животного, все еще присутствовавший в этом смраде. Оно погибло не от руки охотника, а попало в ловушку, и железы секреции рассказывали историю долгой агонии.

Он шел на север, но и другие тоже. Луис чувствовал запах кожи и лошадей, железа и пота. И что-то еще. Шум, похожий на звук водопада в ледяной пещере. Руны? Они убегут от него, он это знал. Он должен защитить Толу.

Он взял ее за руку. Рука была холодной, как речной камень. Девушка уже даже не дрожала.

— Леди, — позвал он.

Она сонно пошевелилась. Он встряхнул ее.

— Леди! — опять позвал он. Но ее было не разбудить.

Луис понял, что, если не согреет ее у костра, она умрет. В воздухе витал дым, но сколько он помнил себя в этой стране, дым был всегда. Лодка медленно плыла по течению, а может, он думал, что это так. Туман был настолько густой, что трудно было сказать, двигаются они вообще или стоят на месте. Только внезапно появляющаяся из тумана ветка дерева или поворот берега свидетельствовали, что лодка все-таки плывет.

Сзади послышался шум. Весла в воде, тяжелое дыхание, запах факелов и вдохи в разном ритме. Собака. Норманны, должно быть, обнаружили, что он сбежал, и бросились в погоню. Они на расстоянии мили, не меньше, но он не сможет грести так быстро, чтобы оторваться от преследователей.

Остаться в лодке — значит дать себя поймать и убивать, рискуя своей душой, тонущей в кровавой тряс сине. Тогда девушка окажется в опасности. Собака сможет найти их даже в тумане. Норны прядут ту судьбу, какая прядется, и здесь, на реке, они спряли смерть. Ее нельзя избежать; судьба завязана узлом, и развязать этот узел невозможно. Он направил лодку к берегу и привязал к пню. Девушка замерзла, он обнял ее, пытаясь привести в чувство. Это было бессмысленно. Или разводить скорее костер, или смерть. Дыхание собаки стало ближе, удары весел по воде тоже.

Он соскользнул в реку, и от холодной воды у него тотчас перехватило дыхание. Он подавил дрожь и позволил проявиться своей волчьей сути, с ее враждебностью и силой, заключенной в его сознании, с жаром гнева, освободившим грудь от ледяной хватки воды и позволившим ему двигаться дальше. Он пробирался вперед, вдоль поваленного дерева, в двадцати шагах от которого привязал лодку. Вода доходила до груди, поэтому он присел на корточки, чтобы на поверхности оставалась только его голова, и выглянул из-за веток.

В неподвижном воздухе голоса были хорошо слышны.

— Мы ничего не найдем в таком тумане, милорд.

— Мы ничего не найдем, если не будем искать.

— Если где-то рядом англичане, мы можем попасть в засаду.

— Англичане разбиты. И нас здесь десять человек, так чего ты боишься? — Говоривший закашлялся. В его дыхании слышался скрежет. Жируа был не в порядке. У него появилась руна?

Залаяла собака — коротко, гулко, жадно. Сознание Луиса поблекло. Было холодно. В голове стоял шум. Мир сжимался до голых фактов. Туман, река, молитва. Внутри него звучало собственное эхо. Никакой крови. Крови быть не должно. Десять человек. Он думал, что их будет больше. Среди них Жируа.