Андрей Шумеляк - Веллоэнс. Книга первая. Восхождение

люди. Если выживут.

Пармен сжал кулаки, на глазах выступили слезы:

– А если семья? Как так можно? Ладно, с врагами, но с собственными людьми?

Корво пожал плечами, бесстрастно глядел на работающих:

– В каждом племени свой покон. Нарушил покон, стал покойн. Покойником, то

бишь.

Из цветастой лавчонки, что в десяти шагах от дерева, выбежал пузатый

приземистый мужичок. Через серую кожу пробивалась красные веточки

капилляров, под густыми бровями недовольно зыркали мелкие черные глазки, на

сомнительной чистоты халате умещались с два десятка надутых карманов. Он

сердито шмыгнул большим, похожим на картошку, носом, недовольно заверещал:

– Совсем очумели, турмаглыдьи? В другую сторону кишки свои бросайте!

Чтоб вас ночью марглы сожрали! И так покупателей нет, еще и грязь развели.

Рабы не обращали на махавшего ручонками толстяка никакого внимания. Тот

еще попричитал, широкой деревянной лопатой отогнал псов, откинул кровавую

кашу на другую сторону площади. Корво окликнул недовольного:

– Купче? Не подскажешь, где тут пристань алхимика? Привезли ему знатную

поживу.

– Вот он я и есть. Ступайте за мной, гои, чай сгодится ваш товар. Я – Нюкр, местный акудник.

В лавке, несмотря на жару пустыни, было сыро, дышать стало тяжело. Тускло

горел жирник, чадя густым дымом и разнося вонь, словно протухло не только яйцо, но и курица, и весь курятник. Мужичок указал на широкий, из остроганных

сосновых досок, стол, убрал утварь, кивнул:

– Вываливайте.

Корво затащил тюк. Пармен по сигналу бородача прикрыл вход, тот развязал

узел, стянул плащ. Под ним лежала повязанная семью ремнями тощая дева. Черные

всклокоченные волосы, бледное узкое лицо с большими лиловыми глазами и

пухлыми губами. Тонкая шея, маленькая острая грудь, живот словно примерз к

позвонкам. На руках и ногах вытянутые, в двое длиннее человеческих, пальцы с

острыми, загнутыми, как у стервятника, когтями. Вурдалачка тихо шипела, исподлобья оглядывая пленителей, оголяла тонкие острые зубы и раздвоенный, а

то и растроенный – Пармен не мог разглядеть в сумраке – язык.

Толстяк охнул, выудил из кармашка короткий с широким лезвием нож.

Подумал, убежал в комнатку, вернулся с десятком толстых, прошитых медью и

серебром ремней. Аккуратно, но плотно связал мертвячку – там, где серебро

соприкасалось с оскверненной плотью, вскипела бледная кожа. С усилием надавил.

Мизинец стукнулся об пол, хаотично задергался, норовя вонзить коготь в живое

тело. Нюкр метко подцепил палец клещами, внимательно рассмотрел. Расплылся в

довольной улыбке:

– Крови нет, точно мертвячка. Думаю, это бириква, другая порода даже под

плащом от нашего солнца сгорит. Ее надо в серебряные оковы, чесночные рядки да

сосновыми кандалами с ладанкой. Иначе не удержишь. Как от вас не сбежала?

Авенир ухмыльнулся:

– Наш гигант чесноку как нажрется, так за три версты упыри в гробах воют.

Девка от него всю дорогу в беспамятстве провела – верное дело, влюбилась.

Алхимик потер лоб:

– Гостями будьте, гои. Чайку травяного, да местных блюд отведайте. Заодно и

цену оговорим. Праздник Ваала три дня идет, схоронитесь в южной горнице. От

лавчонки до дому моего недалеко, пару верст по подземному ходу.

Глава 24. В гостях у турма

В небо взвилась мертвенно бледная луна. Дерево даже издалека выглядит

зловеще – всё обвязано оберегами, цветными лентами, у подножья громоздятся

приношения местных – сырая бычья печень для здоровья скота, пропитанный

кровью хлеб для урожая, золото для удачной торговли. Под черным небосводом, в

тусклом сиянии звезд и кривых уродливых тенях, отбрасываемых факелами, жертвенник похож на таинственный зиккурат – алтарь поклонников древних

Мардука и Сина и Ниргала.

На площади собралось множество народу, ночью турмы принимали истинное

обличье, ударялись оземь и поднимались уродливыми каменными изваяниями.

Пармен шарахнулся от одного, похожего на медведя – только без шеи, да вместо

шерсти тоненькие каменные пластины. Под бровями сверкнули гранитные, без

зрачков глаза. Парень охнул, подбежал к друзьям поближе. Троица аккуратно, стараясь никого не задевать, пробиралась на место предстоящего кровавого

священнодействия – хотели поближе рассмотреть обычаи этого странного народа.

Авенир толкнул Корво локтем:

– Я уж готовился с ними биться. Оказалось, мирные.

Бородач нахмурился:

– Рано еще судить. Мы для них сегодня люди, завтра – мясо. Может по

обычаям в праздник можно убивать гостей?

Вышли из толпы, до каменных палатей осталось десятка три шагов. Рядом

возник Нюкр, в истинном обличье походит на сову с жабьими лапами. Уставился

огромными и круглыми, как блюдца, глазами, волхв услышал похожий на уханье

голос:

– Соблаговолили поучаствовать в оргии? Побережетесь, останетесь живы.

Отсюда только по подземному идите, не то мародеры сожрут.

Корво поклонился:

– Не по нашей шкуре ваши оргии, так что в участии воздержимся. А

порадоваться за любезных – это да, честь.

Нюкр встрепенулся. «Видать, приятно» – подумал Пармен.

– Тогда будьте здравы. Скоро время жертвы.

У дерева встал невысокий кряжистый жрец. Облачен в багряницу, на, словно

вырезанном камнетесом, челе, намалеваны знаки, голову венчает обруч из оленьих

рогов. Глаза горят пурпуром, недобрые, Пармен бы сказал, злые даже. Воздел руки

– визжащая и суетившаяся турманская толпа как по приказу умолкла. На действо

уставились сотни серых безжизненных глаз.

Турм-жрец диковато осмотрелся, встрепенулся и грубым, будто точильня, голосом вскрикнул:

– Ведите предназначенное Повелителю!

На площадь вынесли два десятка нагих человек – юношей и девушек. Каждый

туго повязан по рукам и ногам, волосы обриты, на шее обруч с амулетом. Глаза, как

и у рабов, затуманены – видать, опоили дурманом. По всему телу идут розоватые

полосы от хлыста, ссадины и кровоподтеки. Кто-то стонал, вяло пытаясь

освободиться, многие же обмякли – лишь по вздымавшимся грудинам видно, что

еще живы. Несчастных возложили на жертвенник, заключив в железные путы.

– О, великий Ваале! – жрец медленно достал из балахона кривой кинжал. –

Мятущиеся души не становятся турмами. Ропотники всегда идут против

господина! Они могли стать достойнейшими детьми, но дух был слаб! Прими же

их!

Лезвие легко скользило по коже, та лопалась, обнажая кровящую плоть. Люди

постанывали, не в силах увернутся и не понимая, что происходит. Глаза жреца

светились ярче, он смотрел вдаль – за головы собравшихся, но Авенир каждой