Вадим Саитов - Цитадель души моей

Оскорблять бессмысленно, этим я её только повеселю — не то у меня положение. Да и сообразит она сразу, чего я добиваюсь. Так что — умнее надо действовать. Помолчу-ка я, подожду. Не просто так же она кляп мне выплюнуть позволила. Поговорить хочет, скорее всего — ну так я не против.

Самка молча нож в ножны вложила, перевязь поправила, а потом вдруг и спросила:

— Зачем ты мне поддавался?

Я аж всерьез удивился.

— Поддавался? — переспросил я и принялся пристально взглядом повязку её на груди изучать. Но она от моего вопроса только отмахнулась, как от мухи назойливой.

— Да. Поддавался. Ты Рорха победил, он лучший боец во всём клане, мне до него далеко.

Ты мог бы тремя ударами бой закончить и победителем выйти. Шрас тогда не успел бы гневу поддаться и честь свою потерять. Ты играл со мной, да? Как кот с мышью? Почему ты бой затянул!? Отвечай! — и смотрит мне своими изумрудными глазами прямо в душу.

— Потому что ты красивая, — выпаливаю я вдруг, сам не поняв, с какой стати. Верга даже отшатывается на шаг. Глаза у неё становятся, как у двухнедельного котёнка — большие, круглые и почти пустые — ни одной мысли в них, только отчаянная грусть от полного непонимания происходящего.

— Х…ращ… х-ращ? — спрашивает потрясенно («Что? Что?») Ага. Всё же не на имперском они думают — на своем.

— Красивая ты, — повторяю я, — поэтому тяжело мне было тебя ударить. Не только с тобой всю схватку боролся — с собой тоже.

Самка скалит зубы и тянется к ножу. Потом опускает лапу и сообщает мне:

— Ты сошел с ума, человек.

— Я сошёл с ума, — соглашаюсь, — так. Другого объяснения у меня нет.

Выдыхаю и добавляю:

— Даже вот сейчас — мне тебя разговорить надо, попытаться убедить сделать то, что мне нужно, а я вместо этого чушь всякую несу и тобой любуюсь.

Это для неё уже слишком. Прошипев что-то сквозь зубы, она выхватывает нож и одним движением почти втыкает мне его в глаз — острие замирает на волосок от зрачка. К счастью, мне удаётся не моргнуть. Верга, оскалив зубы и прижав к голове уши, смотрит мне в глаза — холодным, злым и испытующим взглядом. Я смотрю в ответ — не моргая, не отводя взгляда, спокойно и уверенно — по крайней мере, мне так представляется. «Зеркало истины» это у них называется. Проверка на правдивость. Если в какой-то момент она решит, что я солгал, одним глазом у меня станет меньше. Не то, чтобы это меня сильно пугало в данной ситуации, но рефлексы есть рефлексы. Сдерживать их никогда не просто.

Редко, но попадаются среди вергов одноглазые — ослеплённые «зеркалом истины».

Не все из них отъявленные лгуны — да и не может таких быть в обществе патологических правдолюбов. Но моральные устои у этих — одноглазых — обычно послабее, поэтому мы их всегда стараемся живьем брать. Их частенько удается разговорить, тем или иным способом. Почти все наши знания об укладе жизни вергов, их привычках и повадках от таких вот одноглазых получены.

Наконец, верга нож от моего лица отвела. Кивнула задумчиво, и, не успел я еще понять, что происходит, как земля у меня из-под ног ушла. Ноги-то у меня до полной нечувствительности затекли за те несколько часов, что я к столбу примотанным простоял.

Ну и просто — не ожидал такого. Встал кое-как, за столб держась, посмотрел на вергу недоумённо.

— Уходи, — сказала она, сморгнула, и что-то неуловимое мелькнуло в её глазах, — нет в победе над тобой чести для нашего клана, не будет её и в твоей смерти.

Я просто ушам своим не поверил. Бред какой-то.

— Но знай, когда мы встретимся в следующий раз, я буду готова. И тот день станет для тебя последним.

Я оглядываюсь, бросая взгляд на темнеющие в утреннем полумраке кучи хвороста по обоим сторонам ручья. Десятка два, не меньше, и это только те, что я вижу. Сотня рыл минимум. Машинально разминаю руки.

— Они же узнают, что это ты меня отпустила, — говорю я невпопад. Единый и милосердный, что я несу?! Господи, если ты есть — яви чудо, отсуши мне язык. И мозги прочисть заодно, а то там гниль какая-то завелась, не иначе.

А ведь знаю я, что нужно сейчас сделать, чтобы перестать терзать самого себя и равновесие душевное вернуть. Отлично знаю. Ничего сложного. Шаг вперед, правую лапу в захват, нож отобрать, развалить ей горло одним ударом, и дать деру. И можно будет забыть всё произошедшее, как неприятный сон. Хочу я этого? Да!

Я даже сделал этот шаг. Полшага. Всё она поняла — сразу. Появись в её глазах страх, закричи она, своих разбудить стараясь, попытайся на меня напасть — я бы всё сделал, как задумал. Но она просто протянула мне нож и посмотрела на меня со снисходительной усмешкой. Дескать, я так и знала.

Проклятье. Я аж взвыл мысленно. Ну, за что мне такое наказание? Благородство по отношению к смертельным врагам — предпоследняя глупость, которую можно допустить.

Потому что большей глупостью может быть только противнику этим благородством не воспользоваться. Да. Вот только неприятно это — чужим благородством пользоваться.

Мудро, разумно, для жизни собственной и в целом для человечества полезно, но — неприятно. Мне, во всяком случае. Может, это Константин Озёрный меня проклял?

Потому что раньше я то ли в ситуации такие реже попадал, то ли не давал себе труда задумываться — настолько ли велика уже она, брешь в обороне моей души? Не то чтобы я в его ересь поверил (особенно, зная доподлинно её корни) но что-то во мне с тех слов откликнулось созвучно и в памяти отложилось.

Простоял я эдак — собственным изваянием — с полминуты, наверное. Вспотел весь — тяжкое это дело, с самим собой бороться. И убежать просто так не могу (одиннадцать лет в егерях — не пустяк какой) и нож, вергой протянутый, взять не могу (всё нутро протестует). И ведь выгляжу — глупее некуда. Но так и стоял без движения, пока верга, плечами пожав, нож не убрала. И ушла, не оглядываясь, в сторону лежек. Дальше стоять уже просто было верхом идиотизма, поэтому я повернулся и бросился бежать вдоль склона, выглядывая между деревьев журчащий там ручей.

Ручей оказался неожиданно широким — я чуть не свалился в него, когда под тонким, укутывающим землю, слоем тумана, блеснуло жидкое серебро воды — намного ближе, чем я ожидал. Это хорошо, что ручей широкий. И узкий бы подошёл, но широкий задачу существенно упрощает. Я пробежал вдоль петляющей по лесу речки пару стадий, затем свернул к воде, прошел по берегу еще немного, выбирая подходящее место. Сорвал пару стеблей стрелолиста, натер ими руки, потом запрыгнул в самую середину холодного потока. Речка в этом месте разливалась особенно широко, но при этом и мельчала изрядно — вода мне едва по щиколотки оказалась. Я присел, подпрыгнул, ухватился за нависающие над водой ветки и полез вверх. Остановился, только когда ствол стал тонким настолько, что начал заметно подрагивать подо мной при малейшем моем движении. Устроился поудобнее в развилке, убедился, что снизу меня не видно, и приготовился к долгому ожиданию.