Марк Ланской - Битые козыри

— Так это и есть любовь.

— Если тебе так хочется пристроить это слово, пусть будет любовь. Но я не хочу стать ее рабыней. Возьмем от нее только то, что нам нужно. Обманем старую дуру и хоть из одной ловушки вырвемся. Не станем строить гнезда и выводить птенцов. Не превратим блаженство встреч в рутину привычки, в исполнение супружеских обязанностей… Обязанностей! Какие гнусные словосочетания умели придумывать наши предки!

Лайт с любопытством взглянул на нее, как будто увидел в неожиданном свете.

— Странно… Ты иногда не только думаешь, но и мыслишь.

— Как это понять?

— Минерва усмотрела в интеллектуальной деятельности человека два качественно отличных вида… Как бы это объяснить понаглядней… Любимый герой великого писателя сказал: «Я создан не для того, чтобы думать. Я создан для того, чтобы есть. Да, черт возьми! Есть, и пить, и спать с Кэтрин»… Он употребил не то слово. Думают все люди и даже животные. Думать приходится, чтобы добыть пищу, которую можно есть. И вино, которое можно пить. Думать нужно и о том, как уберечь Кэтрин, чтобы спать с ней. И вовсе не это имел в виду славный парень, вырвавшийся из мясорубки войны. Жизнь заставляет размышлять не только о еде и Кэтрин, но еще о жизни и смерти, о смысле событий, о добре и зле, правде и кривде, благородстве и подлости. Сталкиваясь с такими задачками, мозг человека, умеющего только думать, пасует. Он еще слишком примитивен, чтобы подняться выше — «есть, пить, спать с Кэтрин». Поэтому, если бы тот парень сказал: «Я не создан, чтобы мыслить», — его слова и сегодня могли бы повторить миллиарды людей.

— Только теперь я оценила твой комплимент. Но если и я его удостоилась, то мыслителей не так уж мало.

— Разумеется. С количественным ростом человечества их становится все больше. И все же представителем большинства остается герой того писателя, о котором я говорил…

Они надолго замолчали. Солнце поднялось высоко, и прозрачный колпак затянулся защитной пленкой. Яхта стрелой пронизывала белые гребни волн. Горы вспененной воды оставались далеко позади, не успевая обрушиться на крошечный кораблик. Океан стал поразительно узким, — часа три назад они покинули один берег, и уже пора было готовиться к высадке на другом.

— Я как-то вспомнила твой закон, о котором ты давным-давно мне докладывал, — прервала молчание Рэти.

Лайт вопросительно взглянул на нее.

— Ну тот… По которому всем на всех наплевать.

— Не помню такого закона.

— О зависимости эмоционального воздействия…

— А! К чему это?

— К тому… Во время последнего полета я зарвалась, потеряла контроль над приборами и чуть не врезалась в соседнюю машину. Смерть увидела у кончика носа. Когда опомнилась, стала думать. Вдруг сообразила, что прекрасная Рэти со всем богатством, блеском и шумом — простая козявка… Умерла бы, и ничего не осталось, даже эмоционального воздействия.

— Ну, это ты зря. Мне было бы очень больно. И боль очень долго не утихала бы.

— Ты — возможно… Еще пра-пра укусил бы себя за локоть, а на завтра перепутал бы меня с кем-то другим. Остальные посудачили бы день-другой, и все… Люди как зыбучий песок. Образовалась среди них щель, в которую провалился человек, — один или сто, хоть миллион, — песчинки тут же сомкнулись, всё заровняли и следов не оставили. И все как было. Народились новые, выросли — каждый чувствует себя, как я, в центре мира, шумит, гоняется за призраками, кажется себе бессмертным, пока и он туда же, в пе сок… Ты прав — природа безмозглая и жестокая дура.

— Но этот факт не должен вызывать отчаяния. Тем интересней жить, зная, с кем борешься и во имя чего.

— Это тебе интересно. А я не хочу даже думать об этом.

— Неправда. Я уверен, что ты додумаешься…

— Хватит с меня. Скоро стану старухой и буду делать вид, что только этого и ждала… Жалко, что не врезалась.

Лайт привлек ее к себе и сказал с тревогой в голосе:

— Никак не могу понять, почему мы должны расстаться?

— Не можешь, .потому что ты сейчас не мыслишь, а думаешь, как тот парень. Мозг твой требует другой работы. Тебя тянет к твоей Минерве… Я напомню тебе твои же слова, брошенные как-то на одной дискуссии: «Сколько дерзких идей остались нереализованными только по той причине, что их творцов природа утопила в трясине любовных дрязг и семейных забот…» У меня хорошая память. Ты не можешь принадлежать мне, — ты принадлежишь всем. Старая дура подбросила меня, чтобы сбить тебя с пути. Я и так отнимаю у тебя слишком много времени. Мы не должны ей подчиняться, Гарри… Когда я почувствую, что снова нужна тебе, я приду.

Когда перешли к выборочному исследованию человеческих голограмм, Милз предложил Минерве заняться Кокером и Боулзом, головы которых были оснащены датчиками с помощью Рэти.

Для обогащения обзора выбрали время, когда, судя по телеметрическим данным, оба они находились в Кокервиле.

Минерва и сама не видела и показать не могла огромный, круглый кабинет Кокера, в котором он чаще всего встречался с генералом. Всю стену кабинета опоясывал стометровый экран, расчлененный узкими пилястрами из литого золота. Здесь были сосредоточены все виды связи и все источники информации.

По команде, поданной обычным, тихим голосом, стена приходила в движение и останавливала перед глазами хозяина -нужный сектор обзора. Так можно было, не шевеля головой, увидеть все, что угодно, получить любую справку, цифру, документ. Раньше стена была неподвижной, а поворачиваться со своим креслом приходилось Кокеру. Но ему надоело вертеться, и он приказал, чтобы вращалась стена.

Во время этого голографического сеанса Кокер со своим советником знакомились с политической и деловой конъюнктурой в мире. На разных секторах параллельно демонстрировались изображения, отражавшие суетную деятельность людей, казалось, только для того и живших, чтобы портить настроение Сэму VI.

Из Кокервиля планета выглядела малопривлекательной. На огромных просторах континентов творилось черт знает что! Кокер даже не пытался вникать в те бредовые идеи, которые определяли взаимоотношения людей в разных окаянных странах. Ему было ясно одно — что оттуда исходит постоянная угроза сокращения прибылей, роста убытков и много других неприятностей. Ничего, кроме отвращения, не вызывал у него вид людских толп, отвергнувших божеские законы частной собственности, удушивших свободную конкуренцию и естественное стремление к личному обогащению.

Кокер и Боулз смотрели на экран, не обмениваясь ни словом. Оживлялись их мрачные лица только при виде кровопролитий, все еще возникавших то в одном, то в другом уголке Земли, где сталкивались фанатичные приверженцы живучих религий и воинственных общин. Взрывались карманные атомные гранаты, дым пожарищ охватывал города, подожженные лучевыми зарядами, тысячи людей, только что живших на экране, бесследно исчезали.