Марк Ланской - Битые козыри

— Стыдно, маэстро, стыдно, — приговаривал доктор, заклеивая рану прозрачной пленкой. — Из-за нескольких капель крови столько шума.

Один из «ассистентов» опрыскал лицо Силвера, и он снова потерял сознание.

***

Датчик Силвера находился на особом контроле с той минуты, как стало известно, что великий музыкант похищен. Несколько часов он молчал. Голограмма отражала только глубокий покой, в котором находилась кора больших полушарий. Просвечивались лишь участки, регулировавшие жизнедеятельность спящего организма. Но вот Минерва известила, что Силвер проснулся, и ученые поспешили к демонстрационному стенду.

— Мобилизован весь резерв самосохранения, — комментировала Минерва. — Появились полосы настороженности и тревоги. Линии мысли мечутся в поисках правильной оценки положения, но не могут сложиться в логически согласованный вывод. Так отражается на голограмме информационный голод… Появилась полоса гнева. Она усиливается… Поступает какая-то информация, импульсы идут от слуховых нервов. Видимо, реакция на слова, которые слышит Силвер, но которых, к сожалению, не слышим мы… Потянулись новые пунктирные линии. Они проходит аналитический центр. Тревога превратилась в страх. Силвера чем-то очень напугали… Мысли сплетаются. Они словно взвешивают услышанное и ищут выход. А вот эти короткие, четкие штрихи — следы слов, которые произносит Силвер… Снова гнев и страх… Информация к нему поступает однообразная, она не вызывает ответных мыслей и только усиливает те же чувства… А вот это нечто неожиданное… Погасив все мысли и связанные с ними эмоции, всплыл фон, напоминающий знакомую нам радость бытия… Силвера что-то отключило от страха, от мучительных мыслей и погрузило в состояние блаженного забытья.

Лайт переглянулся с Милзом. Обоим сразу пришла догадка — Силвер играет. Только музыка могла так резко переключить его эмоции.

И снова все изменилось — исчез фон радости бытия, вернулся страх, снова заметались мысли, ищущие ответа на какие-то вопросы. Даже со стороны было страшно смотреть на эти обрывки ярких линий, стремившихся связаться, лечь в основу какого-нибудь орнамента, но затухавших чуть ли не в момент своего рождения.

Вдруг темно-фиолетовое пятно вылезло на первый план. Оно разрасталось, становилось все сочнее и окончательно затянуло голограмму.

— Физическая боль, — напомнила Минерва, хотя знала, что ученым давно известны основные характеристики крайних состояний. — Очень сильная.

Вызванная болью, проступила сквозь фиолетовое пятно багровая полоса ярости.

— Он сопротивляется, но беспомощен, — констатировала Минерва.

Еще через несколько мгновений голограмма померкла. Светящимися остались только слои, не имевшие отношения к сознанию.

— Его опять усыпили.

Давно не видел Милз Лайта таким удрученным и взбешенным, как в эти дни.

— Я уничтожу датчики! Они только напоминают нам о нашей слабости, нашем ничтожестве. Быть свидетелями преступления и не иметь возможности броситься на помощь… Сами себе придумали пытку.

— Ты предпочитаешь ничего не знать, не слышать, не видеть? Это трусость, Гарри. Нужно извлечь все полезное из того, что мы узнали, и попытаться помочь Силверу.

— Что мы можем сделать?

— Телеметрические данные показывают,- что его датчик находится в космосе. Точность координат невелика, но можно с уверенностью сказать, что он подает сигналы с одной из обжитых орбит.

— Там десятки орбит и сотни объектов.

— Это все же лучше, чем тысячи или миллионы. А что, если дать Минерве задание проанализировать голографические записи, поступившие одновременно с голограммой Силвера из ближнего космоса. У нас там должны быть датчики. Может быть, найдется фрагмент, который состыкуется с Силвером.

Идея Милза вывела Лайта из угнетенного состояния. Ему очень не хотелось тратить даже минуты на вмешательство в безумство повседневной жизни. Стоит только увлечься призрачной надеждой что-то исправить, кого-то спасти, поддержать добро и наказать зло, как на решение главной задачи времени не останется совсем. Сколько людей отдавали всю свою жизнь исправлению очевидных уродств. Им удавалось выручать из беды одиночек, добиваться временных и локальных улучшений. Они, наверно, умирали, уверенные, что прожили не зря. А после их смерти уродства становились еще гаже, зло принимало новые, еще более отвратительные формы. Нет, он не пойдет по их пути… Но эти рассуждения теряли свою силу, когда он вспоминал о любимом пианисте, которого пытают какие-то неизвестные злодеи. Бобби прав, — отвернуться от Силвера в такую минуту, сделать вид, что ничего не знаешь, было бы бесчеловечно.

Они уже начали формулировать задание для Минервы, когда она появилась на экране собственной персоной и доложила:

— Датчик № СН/3865 сообщил, что в 15 часов 32 минуты Силвер скончался.

Догадавшись о значении того тяжкого молчания, которым были встречены ее слова, Минерва добавила:

После того сеанса он больше в сознание не приходил. Смерть наступила мгновенно.

— Поздно, — вздохнул Милз. — Мы уже ничем ему помочь не сможем.

— Нет! — со злостью возразил Лайт. — Все равно, отвернуться от него мы уже не в праве. Он погиб по моей вине. Я дал ему руки и отнял жизнь.

— Полно, Гарри! При чем тут ты?

— Не утешай меня. Ты предупреждал меня и был прав… Я уверен, что эти негодяи охотились за его руками, убежден в этом. И мы должны узнать, кто убил Николо. Мин! Прими срочное задание. — Лайт изложил план поиска неизвестных убийц. — Может быть, нам повезет, — заключил он, — и хоть один датчик окажется среди них.

Им повезло. Уже к вечеру Минерва пригласила их к смотровому стенду. Появилась голограмма.

— Это объект КР/12687, некий Нил Гудимен. Датчик работает примерно на той же орбите, на которой находился Силвер. Запись сделана в те же минуты, когда мы наблюдали Силвера после его пробуждения. Импульсы диалога, зафиксированного обеими голограммами, полностью совпадают.

Как всегда, знакомство с новым человеком начиналось с общего обзора.

— Начнем с Инта, — предложила Минерва. — Он выше среднего, иногда поднимается до шестой ступени. Что же касается инстинктов, то они однородны — никаких признаков видового самосохранения мы не найдем. Никаких этических тормозов или ограничений. Перед нами эгоцентризм в его крайней форме. Нечто подобное мы видели, когда знакомились с голограммой убийцы Гукса. Это тот редкий случай, когда особь генетически подготовлена к тому, чтобы стать злодеем. В таких случаях внешнее окружение может только затормозить рост отрицательных эмоций, помешать их развитию либо способствовать их расцвету, как это и случилось. Сделать черта ангелом или дурака мудрецом никакие социальные условия не в силах. Это, впрочем, относится ко всякому отклонению от нормы и у людей, и у животных.