Михаил Казьмин - Жизнь номер два [СИ]

Несколько позже дом покинул и отец вместе с Волковыми — сегодня малый прием у Пушкиных. Пусть насчет их наследника Ирине ничего и не светит, но там же и других кандидатов в женихи немало будет — почти вся Москва, считай. В этом смысле с приемами у Пушкиных сравниться не может ничто и никто, так что присутствие там Волковых обязательно. Ну и отцу отметиться надо, показать неизменно добрые отношения Левских с Пушкиными. Вот и пусть они там пошумят-повеселятся, а я, пожалуй, пойду в библиотеку. Давно что-то я Левенгаупта не читал…

Левенгаупт мои ожидания полностью оправдал. Сила мысли ученого немца захватила меня в плен и привела в царство знания и порядка. Я как будто бы очутился в некоем огромном хранилище, где все известные проявления магии были аккуратно разложены по полочкам, каждая полочка имела табличку, на которой старательно и разборчиво красовалось описание содержимого, а бесшумно передвигающиеся между полками служители внимательно следили за тем, чтобы каждая вещь, взятая любопытным посетителем, после осмотра была положена строго на отведенное ей место.

Интересной и удобной для читателя была у Левенгаупта схема подачи информации. Каждая глава начиналась кратко изложенными тезисами, затем следовало подробное обоснование и раскрытие каждого из них, а в конце главы помещалось заключение, в котором Левенгаупт сводил доказательства всех начальных тезисов в единую стройную систему, не оставлявшую ни малейшей возможности для сомнений или, тем более, превратных толкований. Да уж, если человек гениален, то это обычно на всю жизнь.

Ясное дело, я сразу же полез в раздел, где Левенгаупт описывал «Русскую область магических проявлений». Вообще, опыт прошлой жизни приучил меня к тому, что более-менее объективно и непредвзято писать о русских могут лишь те немцы, кто от нас получал, причем, как вы понимаете, речь идет о получении не каких-то благ, а исключительно неприятностей, сопряженных с телесными повреждениями, в том числе опасными для жизни. Причем чем ниже звание и должность такого битого нами немца, тем больше объективности и непредвзятости можно от него ожидать. А тут немец и не битый вроде, и человек у себя далеко не последний, однако ж пишет исключительно по делу — ни тебе попыток завернуть страх перед русскими в крикливо раскрашенный фантик высокомерия и превосходства, ни, наоборот, непрестанного восхищения непостижимой русской душой, за которым скрывается опять же либо боязнь русских, либо какие-то совсем уж коварные замыслы. Сплошной реализм, даже странно как-то…

Впрочем, как и любой реализм, реализм Левенгаупта был двусторонним. Он показывал и достоинства русских одаренных, и их недостатки, и то, как одно продолжает другое. Местами читать такое было не слишком приятно, но все мои мысленные попытки поспорить с воображаемым автором заканчивались признанием его правоты. Например, пишет Левенгаупт о недисциплинированности русских при изготовлении и наполнении артефактов, так я же сам буквально позавчера об этом и размышлял. Зато когда профессор описывает русскую артефактацию, то есть практику использования артефактов, у меня от гордости за свою страну и свой народ только что лицо не сияет. И видно же, что ученого немца и самого наша смекалка приводит в полный восторг! Потому что они так не могут. Дисциплина и порядок — это да, это их сила, этим они берут. Но как у нас недостатки вытекают из преимуществ (и наоборот), так и у них то же самое! Немец долго подумает, тщательно все рассчитает и сделает хитрую лампу из нескольких светокамней, чтобы освещать хирургический стол, не давая при этом тени, но ему и в голову не придет сделать из светокамня сменные лезвия для хирургических ножей, освещающие непосредственно место разреза, не могут его упорядоченные мозги на такое настроиться! Поэтому наши военные хирурги на Кавказе делают операции прямо в поле хоть днем, хоть ночью, и спасают солдатские жизни, не тратя времени на отправку раненых в лазарет, до которого они могут и не дожить. Использовать пушечные ядра из огненных камней для стрельбы по неприятельским кораблям тоже первыми стали русские — такие ядра одновременно ломали и поджигали деревянные борта турецких и шведских кораблей. Да и немало иных примеров такого рода приводил Левенгаупт, говоря об особенностях русской артефактации. Примеров, кстати, для меня во многом пока еще неизвестных, не приступал я еще к серьезному изучению магии. Однако же пришлось столь увлекательное чтение временно отложить — дворецкий Суханов нашел меня и передал повеление отца сей же час явиться к нему в кабинет.

Причина вызова стала понятной, едва я вошел — помимо боярина Левского в кабинете находился губной пристав Шаболдин.

— Садись, Алексей, Борис Григорьевич новости принес, тебя только ждали, — сказал отец. — А ты, Борис Григорьич, рассказывай.

— Литтихскими охотничьими штуцерами торгует в Русском Царстве только «Оружейный дом Александра Беккера и сыновей», потому установить всех покупателей этих ружей нам удалось. Все владельцы штуцеров в Москве нами уже проверены, те же, кто выписал штуцеры в иные города, проверяются губными ведомствами по месту жительства, — что-то не понравилось мне бодрое многословие Шаболдина, и как тут же выяснилось, не зря. — Однако же проверка неопровержимо показала, что никто из московских владельцев литтихских штуцеров причастен к нашему делу по разным причинам быть не может. Уж во всяком случае, никто из них никакого отношения к дому Алифантьева не имеет, это установлено совершенно точно.

Отец глубоко вздохнул, явно недовольный услышанным. Да и откуда тут взяться довольству? Помимо того, что дело ни на шаг не продвинулось, еще и Шаболдин потратил впустую кучу времени, проделав столь огромную работу с полным нулем на выходе.

— Тут еще одно, — не очень уверенно добавил пристав. — Ружье-то дорогое, сорок два рубля вместе с пулелейкой… В прошлый раз вор ружье бросил, так оно и стоило куда как дешевле. А вот бросить штуцер, видать по всему, пожадничал. Мы сейчас все укромные уголки в доме Алифантьева проверяем, я так думаю, что вор мог там штуцер и припрятать, чтобы потом забрать. Правда, несколько дней прошло уже, но я сразу поставил людей наблюдать за домом, ничего похожего на ружье из него не выносили…

В дверь кабинета деликатно постучали. Я уже научился узнавать в таких случаях некоторых слуг, но сейчас ясно понимал, что стучащий вообще не из обитателей дома. Так и оказалось — когда отец разрешил просителю войти, в кабинете появился губной стражник в темно-сером с малиновой отделкой кафтане и шапке с малиновым околышем. Замерев по стойке «смирно» возле двери, он лихо козырнул и обратился к отцу: