Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма [litres]

Я на мгновение подумал о том, чтобы сесть рядом с ней, но отказался от этой идеи, решив, что Валке такая близость придется не по нраву, и вернулся на скамейку.

Мы довольно долго просидели в тишине, не зная, о чем еще поговорить. Я так устал, что хотел вздремнуть, но боялся, боялся снов, которые могли навестить меня после всех откровений дня. Я также опасался жуткого создания из глубин, представляя, как его гибкие руки проникают в комнату сквозь какую-нибудь трещину и хватают меня, а его слова украдкой заползают в темные уголки моего разума.

Я отправился исследовать комнату; тогда и обнаружил наш печальный туалет и еще более печальный ящик с батончиками. Пройтись было приятно, пусть я и чувствовал себя львом в клетке. В тело вернулось хоть какое-то тепло. В комнате также была древняя раковина, из крана шла вода – горькая и маслянистая, не соленая, но с неприятным привкусом, который свидетельствовал о том, что она была соленой перед обработкой. Я решил не думать о черном океане, в глубинах которого плавало Братство.

– Адриан! – позвала Валка, и я тут же поспешил к ней через длинную и узкую комнату. – Что это? – протянула она мне руку.

Сначала я ничего не понял. Она держала осколок белого камня с грубыми и острыми краями. Я пристально посмотрел на него, не понимая, почему он кажется таким знакомым и почему его вид поразил меня, как картечный выстрел.

– Кусок мозаики? – предположила Валка.

Я взял камушек, по-прежнему чувствуя, что он важен, что имеет какое-то значение.

Тут меня осенило.

– Не может быть, – выдохнул я полушепотом. В тот день мне пришлось часто это повторять.

– Чего не может быть? – спросила Валка.

Камушек был почти невесомым, но я держал его с напряжением, словно жучка, которого можно было раздавить одним неловким движением.

– Это было в святилище, – сказал я, переворачивая таинственный предмет. – В колыбели. В моем сне.

На миг мне показалось, что я снова слышу перезвон музыкальной шкатулки, колыбельную для ребенка, которого я так и не увидел.

Валка встала; полы моей шинели едва не подмели пол, ведь доктор была ниже меня и гораздо стройнее.

– Но что это?

– Скорлупа, – ответил я, передвигая ее пальцем по ладони. Мой ответ был уверенным, непререкаемым. – Кусочек отломился, когда я взял ее из колыбели. Должно быть, я… я сунул его в карман, когда видение закончилось. – Я рассмеялся. – Только послушайте меня; совсем спятил.

Валка подошла, чтобы поближе взглянуть на обломок. Встала совсем рядом со мной. В холодной комнате ее тепло ощущалось особенно сильно.

– Вы уверены, что это именно то, что вы думаете?

– Что же еще?

– Есть примерно пять миллионов вариантов.

Ох, Валка! Вечный скептик.

– Я уверен в своих словах, – твердо ответил я, качая головой.

Предмет был белее белого, и даже моя бледная рука по сравнению с ним казалась почти красной. Даже нетронутые человеком снежные равнины, что были на тысячи лет старше самой Империи, не были настолько белы, как эта чистейшая субстанция. Я гадал, что за алхимик из глубин прошлого – или будущего – экстрагировал эту божественную эссенцию и из какой высшей среды. Белее белого. Воплощенная белизна.

– Она настолько же бела, насколько камень в Калагахе был черен, – произнес я, еще не успев подумать, и сам удивился своим словам.

– Это ваша профессиональная оценка? – спросила Валка. В ее бархатном тоне сквозили стальные нотки.

– Моя оценка не может быть профессиональной, – ответил я, – но тут я прав.

– Вот как? – Валка отступила.

Я не понимал, издевается она или подталкивает к дальнейшим умозаключениям. Я медлил с ответом. Не знал, сколько нам с Валкой предстояло быть запертыми в этом холодном и сыром месте, и перспектива длительных споров с ней была мне не по нутру. Не важно, верила она мне или нет, – насмешек я не терпел. С меня их было довольно. Но спорить я не стал. Я знал, что я знал.

– Это правда, – повторил я, сжимая кулак вокруг белого осколка. – Все это правда. Слишком много общего у того, что показало мне Братство, и того, что я видел в Калагахе. Я не все понимаю, но верю, что Братство было правдиво и сила, прикоснувшаяся ко мне тогда, прикоснулась и к ним. – Я почувствовал, как края осколка впились в кожу, и ослабил хватку, опасаясь, что порезал руку до крови. – Валка, что мне делать? Я поднял голову и увидел, что она пристально смотрит на меня с… нечитаемым выражением. – Они сказали, что я должен сражаться.

Валка крепко взяла меня за руку. Наши взгляды встретились.

– Мы уже сражаемся.

Свет ни разу не погас, и дни и часы смешались в месиво, не подчиняющееся законам времени. Мои биоритмы сбились, как ранее в приемной, и я чувствовал томительную тоску и смятение, усиленные неотступным холодом этого места. Валка справлялась лучше, отчасти потому, что ее нейронное кружево регулировало деятельность мозга и помогало вести счет времени. В конце концов я подстроился под нее и стал спать в те же часы, что и она, или, по крайней мере, пытался. Сны были мучительными, полными глаз и цепких рук, но Братство в них не вмешивалось. Возможно, Кхарн Сагара приказал ему молчать. А может, отправив свое послание, тварь больше не нуждалась во мне.

На третий день нашего заключения меня уже тошнило от нашей жалкой камеры. На пятый – от одной мысли о протеиновых батончиках. На десятый, а может, десятитысячный – в дверь нашего загона забарабанили, и мгновением спустя тяжелая дверь открылась. На пороге появился Калверт. Поверх металлического тела на Возвышенном был плотный плащ, прикрывавший его уродливое тело и новую пару ног. Они были из шлифованной стали, не сочетающейся с черным металлом рук и торса.

– Удобно вам? – пропела химера, сцепив стальные пальцы.

Человеческие глаза посмотрели на Валку, затем на меня, и Возвышенный хищно ухмыльнулся:

– Вам повезло, что они нашли вам применение. Обычно хозяин со злоумышленниками вроде вас не церемонится. Совсем не церемонится!

Калверт остановился в дверях, как будто провоцируя нас на попытку побега. Он облизнулся, окинул взглядом закуток, где я сидел, и меня.

– Ох и повеселились бы мы, вы даже не представляете как! Я бы вас заставил такое друг с другом вытворять! Догадываетесь? – Он выдержал долгую паузу и закинул плащ за плечо. – Если нарушить функции нейронов двигательной области коры головного мозга, можно обратить против вас ваши же руки. Они станут действовать сами по себе. Оторвут вам веки, выдавят глаза, переломают пальцы… Раньше мы так демонстрантов наказывали. Анархистов, – с тоской закончил Возвышенный и сделал несколько шагов внутрь камеры.

Его ноги клацали, как когти какого-то динозавра.