Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

Море бьется, рычит, катит валы зеленоватой воды. Ветер срывает с волн клочья пены, сечет острым, мелким льдом. А мы плывем. Там, куда направлен нос драккара, вода спокойна, самое большее, морщит ее малая волна под порывами яростного ветра. Эдакое малое пятно гладкой поверхности, случайно легшее меж волнами.

Оно всегда там, куда направлен нос ледяного корабля. Водяные горы, увенчанные рваными гребнями, расступаются между нами, проваливаются на миг в глубины, разглаживаются там, где мы собираемся проплыть. Порой небольшая — для всего этого водного хаоса — двух-трехметровая волна разбивается о торчащий в небо штевень с головой дракона, омывает ледовую палубу, замерзает сосульками на челюстях дракона и обрастает пучками игл по шпангоутам. Корабль слегка раскачивается, карабкаясь на длинные, покатые волны, которые появляются для него одного, пока шторм выглаживает перед ним путь. И мы плывем — на север. Можно спать, если кому-то не мешает морская болезнь, можно сидеть в кают-компании, в слабом свете мерцающих в аквариумах рыб, и попивать грифоново молоко с водой, как это делает Грюнальди, или раскачиваться с мертвенно-бледным лицом и пустым кубком в руках, как Сильфана и Варфнир, или спать часами, как Спалле.

Странные валки медленно сгорают в печке лиловым пламенем, ледовой корпус тверд, а мы сидим в тепле и сухости. Рык шторма доносится, будто издали. Сразу за бортами — шипение пены и хлюпанье воды, когда омывают нас волны.

Это не я выглаживаю путь перед носом, это не я утихомириваю шторм. Корабль сам реализует свою таинственную программу и везет нас в водно-ледяной хаос, метель и черное небо. Корабль плывет на север через разъяренное море, но никто не стоит у руля.

Шторм продолжается третий день. Тошнота отступила на второй, и теперь я отчаянно голоден. Мог бы сожрать коня, за которым я ухаживаю трижды в день, выбрасывая навоз сквозь заднюю рампу, открывающуюся прямо в шторм и рев ветра, в пенную воду в кильватере. Сталкиваю навоз с рампы точно так же, как некогда я сталкивал контейнеры с гуманитарной помощью. Но на этот раз я не бросаю ничего ценного. Всего лишь выкидываю в море дерьмо. Я пою животинку, кормлю ее зерном с жиром. Разговариваю с Ядраном. Проверяю оборудование.

Заставляю людей, чтобы те пили концентрированный суп, что постоянно стоит на кухне в колышущемся котелке, но Сильфана и Варфнир с трудом удерживают что-либо в желудках и не расстаются со своими жбанами, в которые их каждые полчаса начинает тошнить. Страшно подумать, что было бы, когда бы не те скидки, что дает нам корабль. Я заставляю их запихивать внутрь себя столько, сколько необходимо, чтобы у них не наступило обезвоживание и упадок сил.

Когда мы вышли из устья Драгорины, развернулся парус. Собственно, он вырос. Сперва часть мачты отломалась и медленно провернулась, превращаясь в бом-гафель, а потом под ним появилась ледяная паутина, в несколько минут загустевшая и превратившаяся в кусок ткани, движитель, состоящий из множества горизонтальных планок, которые работают все время, слегка раскрываясь и проворачиваясь, ловя ровно столько ветра, сколько необходимо, и толкая нас на север, удерживая скорость и направление. Мы идем под острым углом к ветру, слегка кренясь, а море расходится волнами во все стороны и открывает нам дорогу.

В течение суток мы ежечасно выходим на верхнюю палубу, чтобы под защитой бортов и кормового штевня взглянуть на разъяренное серое море под грязно-белым небом. Или на черное море под небом темно-синим. Попеременно. Я, Грюнальди и Спалле.

Укутанные в шубы, под ударами ветра, который бросает нам в лицо ледяную пыль и жгущие, как огнем, капли соленой воды. Привязанные веревкой к лестнице, что ведет под палубу, мы смотрим на море перед носом и за кормой. Но видны лишь волны.

Но несколько раз каждый из нас — при лучшей погоде — видел далеко за драккаром, на горизонте, малый красный промельк. Искорку алого среди секущего снега, кипящих волн и размытой серости по всем направлениям. Возможно, парус. А возможно, обман зрения, утомленного ледяной серостью.

Багрянец.

Это существо слегка пугает меня. Я не знаю, человек ли он или какой-то магический мутант. Я даже лица его не знаю. Видел его долю секунды, а потом на нем всплыла густая сеть прожилок — и лишь их я помнил. Маску из вьющихся по щекам и лбу красных пятен. Прекрасный камуфляж. Должно быть, он сам умеет его призывать. Когда он хочет, клеймо это появляется на лице, и никто не сможет его опознать. Всякий помнит лишь жуткую маску, а не физиономию, что под ней скрывается. Кто его прислал? Кто такая эта «кахдин»? Пророчица?

И еще: он и правда поплыл за нами в шторм?

Мы плывем и лечимся. Ничего серьезного. Шрамы и порезы болезненны, но неглубоки. Варфнира и Сильфану слегка помяли. Спалле хрипит из-за припухшего от веревки горла. Грюнальди выкарабкивается после отравления.

Я не знал, изнасиловали ли они Сильфану, — и боялся спрашивать. Она же, тем временем, кажется совершенно спокойной. Когда не лежит, сраженная тошнотой, посмеивается над нападавшими и утверждает, что они не сумели бы сделать с ней ничего, достойного внимания, пусть бы и оказалось у них побольше времени. Никакой травмы, шока, никакой депрессии. Живем? И прекрасно. Они за свое получили? Значит, дело решенное. В моем мире таких людей нет уже давно. Это меня слегка пугает.

Нос поднимается, драккар вплывает на очередную, прирученную и унятую волну, вокруг же ревут, брызгая пеной, водяные горы повыше нашей мачты, а мы спокойно плывем долиной.

Через три дня шторм стихает, оставив за собой кроткую, нервно колышущуюся поверхность. Море перестает выглядеть как иллюстрация хаоса и яростной злобы, зато становится по-настоящему укачивающим. К счастью, экипаж мой потихоньку приходит в себя. Сперва Сильфана начинает разговаривать и есть, потом Варфнир находит в себе избыток сил. Оба они даже выходят на палубу и отставляют в сторону возлюбленные свои жбаны.

Ночью девушка врывается в мою каюту и буквально насилует меня. Мы занимаемся любовью дико, грубо, под плеск волн, омывающих борта, и в свисте ветра в ледяных вантах. И она словно желает стереть с себя воспоминания о том, что произошло — или, возможно, того, что могло случиться.

Видимость слегка улучшается, и мы начинаем плыть мимо встающих на горизонте островов. Порой они похожи на тень проплывающей вдали тучи, порой они значительно ближе. Скалистые, лысые или поросшие лесом. Редко можно высмотреть на берегу какие-то селения.

— Тут мало кто живет постоянно, — объясняет Грюнальди. — На некоторых островах обитают только летом; рыбаки, ловцы морсконей и плоскуд. Кое-кто любит грабить ладьи, что возвращаются из походов. Осенняя ярмарка на Волчьей Пасти — вот что тебе нужно увидеть. Наша Змеиная Глотка как детская игра в досочки. Там же на прилавках лежат истинные чудеса, торгуют там принцессами с юга, люди носят монеты ведрами, часто встречаются ограбленные на море и их грабители, а споры решаются не поединками, а настоящими битвами, которые они ведут в специальных долинах.