Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

— Он сожжет Побережье Парусов, Фьольсфинн. Вместо веселого предфеодального сообщества слабо связанных кланов ты получишь в соседи тоталитарную империю Змеев или нечто подобное. Тогда не будет и речи о пяти тысячах воинов на ста кораблях. Если захочет, ван Дикен сумеет запереть тебя с моря и заморить голодом. Или выставит флот, какого свет еще не видывал, а потом сожжет твой замок с моря, вне прицельной дальности твоих катапульт. Он использует биологическое оружие. Он попытается развести драконов. И однажды это ему удастся. Гребаные летающие виверны, плюющиеся огнем. Если ты дашь ему время, он сделается непобедимым.

— Но ударить по нему силой дополнительных трехсот воинов — тоже мало что изменит.

Драккайнен вздохнул и выбил трубку об угол камина. Этот жест отчего-то его растрогал, как воспоминание о хорошо известном, но исчезнувшем мире. Камин с пылающими поленьями, трубка, которую ты выкуриваешь в удобном кресле.

— Чего ты хочешь, Фьольсфинн? Творческий отпуск? Пенсию? Думаешь, что человек, что тебя ослепил и заключил во льду, забудет о тебе, когда поймет, что ты жив?

— Я хочу продолжать исследования. Ради себя. Ради познания. И держаться на обочине. У меня есть причины. Ты принес новость, которая заставляет меня напрячься. Я не могу отослать все силы на помощь Людям Огня. Не могу ослабить защиту Ледяного Сада. Я хочу помочь, но не таким образом. Оставим это. Давай подумаем и вернемся к этой проблеме завтра. Нужно придумать что-то получше.

Драккайнен вскочил и спрятал трубку в карман. Фьольсфинн поднял свое жуткое лицо с выражением какой-то беспомощности.

— Уже идешь? Отчего же?

— Пойду в город, — отозвался Драккайнен. — Пошляться по магазинам, заглянуть в бар на кружку-другую пивка, подумать.

— Ты слышал о Песне Людей? И о мертвом снеге?

— Да. Глобальная эпидемия летаргии, которая кончается всеобщей амнезией.

— Конец культуры. Конец развития. Полная перезагрузка. Все начинают сначала, от этапа, соответствующего примерно седьмому веку в Европе. Люди не узнают своих родных, не узнают даже мест, в которых просыпаются. Единственное, что они помнят, это эпос, называемый Песней Людей. Базовые практические знания. Оттого они умеют ковать железо, строить лодки и дома, знают язык и умеют собирать урожай.

Он поднял на Драккайнена свои ледяные глазницы, наполненные скользким голубоватым материалом.

— Это наступает, когда в мир приходит слишком много изменений, когда он начинает изменяться и терять равновесие. Ты заметил, что здесь нет развития? Нет прогресса? Это потому, что в ответ на прогресс появляется мертвый снег. Он реагирует на отсутствие равновесия и на слишком интенсивное развитие. И все по кругу. А мы — тот фактор, который равновесие нарушает. Мы — изменение. Единственный шанс — сидеть тихо и не менять этот мир. Иначе мы призовем на него гибель. Я пытаюсь исследовать Песню Людей и все, что удается узнать насчет мертвого снега. Узнал я немного, поскольку в последний раз такое случилось лет триста тому. Но я знаю, что механизм этого мира некоторое время принимает отступления от Песни Людей. Выносит даже большие отклонения, пока не появляется слишком много глобальных последствий. Изменений, после которых мир перестает быть собой и изменится раз и навсегда. И мне кажется, что ван Дикен уже идет по грани. Если мы встанем на битву против него, используя сходные средства, то мы запустим этот механизм.

— Но если мы не остановим его, то механизм этот запустит он сам, — Драккайнен взглянул на собеседника. — Ладно. Вернемся к разговору завтра. Я немного устал. Пойду к моим людям, успокою их, а потом пройдусь по городу. У тебя нет ли плана города или чего-то подобного?

— Хаотическое устройство крепости — мое оружие. В наши времена подобный план — вещь совершенно секретная. Если бы он попал в руки ван Дикена, я бы потерял один из козырей. Я дам тебе кое-что получшее. Я дам тебе птицу.

Он свистнул, из листвы одного из декоративных кустов вылетела птаха размером с воробья, но яростно неоново-желтого цвета, который мог бы ввергнуть в комплексы любую канарейку. Птичка присела на ладони Фьольсфинна, и тот погладил ее пальцем.

— Она всегда будет неподалеку. Хватит просто свистнуть. А потом скажи на языке Побережья: «Дом», и она приведет тебя в твою квартиру. Если захочешь вернуться сюда, скажи: «Фьольсфинн». Не облегчит тебе хождение по городу, но ты, по крайней мере, не потеряешься, вне зависимости от того, куда попадешь. За стенами лежит Ледяной Сад. Туда не ходи. Это мое урочище. Мой запас «фактора “М”», заключенный в ледяных растениях. Выглядит как сад изо льда. Не входи туда и запрети это своим людям.

Драккайнен вернулся в свою комнату за третьим или четвертым рядом стен, идя за мерцающей, как яркая искра, птичкой. Варфнир и Спалле храпели в постелях, а Грюнальди и Сильфана сидели в креслах перед камином, потягивая пиво. Обрадовались, что Вуко жив, но выходить в город не хотелось никому из них. У обоих под рукой были мечи. Сильфана к тому же держала на коленях клееный корабельный лук, а к креслу прислонила полный стрел колчан. Оба то и дело поглядывали в сторону дверей. Потому он прихватил кошель и пошел один. Прямо в каменный лабиринт, под летящие с неба большие хлопья снега. Птичка ждала на подоконнике, а потом взлетела, порхая над его головой в нескольких шагах впереди.

Он даже не представлял, куда направляется, и радовался, что он один и что бродит коридорами, галереями, улицами и дворами совершенно бесцельно. Не было нужды красться, сражаться или следить. Он шагал как турист, впервые приехавший в город.

Улицы узкие, хаотические, петляют между стенами и домами. Он чувствовал себя как в одном из старых городов Далмации. В Примоштене или в Трогире. Не хватало только толп туристов, а у прохожих здесь были мечи, меховые накидки с капюшонами и сапоги с ремнями, оплетающими щиколотки. Да их и не было слишком много.

Город жил, но иначе, чем приморские пятисотлетние древности Далмации. Естественно, тут не было водных скутеров, магазинчиков сувениров, мороженого или бело-красных зонтиков «Карловачко». Но не было также и пресного впечатления, как от раннесредневекового Побережья Парусов. Вместе со свинцовым небом, сыплющим снегом, пришли ранние сумерки, и на улицах загорелись фонари. Четырехгранные, с хрустальными стеклами, накрытые крышками из просвечивающегося базальта, они вырастали из стен на каменных опорах, как стебли, изогнутые под прямым углом, пустые внутри, и тек по ним газ. Я увидел и человека, который их зажигал: в меховой шубе и странной шапке, что выглядела как меховой цилиндр, украшенный меховой перевязью с кованными деталями. В руках его была жердь с крюком и тлеющим фитилем, прикрепленном винтом. Он оттягивал металлическую дверку у основания лампы, втыкал фитиль сквозь отверстие внизу, и газ вспыхивал голубым язычком. А потом фонарщик шел прочь, постукивая жердью о брусчатку.