Ярослав Гжендович - Носитель судьбы

Драккайнен ходил улицами, взбирался каменными ступенями на стены, проходя мимо стражников в капалинах и меховых кафтанах, на которые были наброшены кольчуги, а сверху того — свободные льняные туники с выделяющимся знаком безлистого дерева. Они грелись подле железных корзин, наполненных раскаленными древесными углями и коксом, смотрели во тьму, где гудело и поблескивало зимнее море. Несколько раз он опирался о стену и поглядывал на мрачный горизонт, думая о деревянной крепости, называемой Домом Огня, для которой не было спасения. О молодом стирсмане по имени Атлейф Кремневый Конь. О безумии своего земляка, которое надо бы сдержать, но он не в состоянии этого сделать, не понимает как.

Маленькая желтая птичка присела рядом на стену. Морской ветер трогал ее встопорщенные перышки.

Потом он снова бродил улицами и переулками. Несколько раз входил в места, где попадались лишь одинокие прохожие, спешащие прочь, однако в остальном тут было пусто, а узкие окошки, вставленные в глыбы мощных домов, были холодны и темны.

Он вышел к небольшому рыбачьему порту, окруженному защитными стенами, где на пирсе рядком сидели люди с линями для ловли рыб. Потом прошел в освещенный торговый зал, где он принялся бродить между каменными прилавками под шипящими газовыми лампами. Здесь продавали одежду, посуду, украшения, вяленую рыбу и мясо рядом с оружием и тканями. Товары не отличались от тех, которые в здешних землях можно было купить у торговцев, однако Драккайнен то и дело натыкался на анахронизмы — в Ледяном Саду словно шел девятнадцатый век. Век пара, газовых фонарей, сложных приборов ежедневного употребления, выкованных из дешевого и доступного железа, привычных заморских товаров — а в нескольких днях плаванья находился мир деревянных подворий, где грызли мясо с кости, пели саги и прятались от ужасов ночи и холодного тумана за солидными частоколами. Тут же прохаживались обитатели домов, в которых были ванные, которые ходили к парикмахерам, шили из меха цилиндры и дерево в каминах жгли исключительно ради декорации, поскольку в полах плыло тепло усыпленного вулкана.

Перемены.

Перемены, которые этот мир ненавидел. Мир, который готов накладывать проклятие мертвого снега. Вуко начал опасаться, что осветленные ночью улицы, теплая вода в кранах и магазины могут нарушать равновесие так же сильно, как и обезумевшие легионы ван Дикена, его драконы и дети, заколдованные в железных крабов.

В конце концов он нашел таверну. Несколько больших залов с круглым сводом, тяжелые каменные и деревянные лавки, камин с вертелом и насаженной тушей, и даже пара кельнеров, препоясанных белыми платками, разносящих оловянные кубки на деревянных подносах и принимающих чаевые. Еще один анахронизм.

Такое место запросто могло бы располагаться и на Земле, самое большее, его считали бы слишком стильным. Он съел ужин — маленькую печеную птаху, удивительно твердую и жилистую, большой шмат хлеба на закваске, кувшин пива. Просто ради заказа, еды на столе, который — не обед в чужом доме. Растворенный в городской анонимности. Сидел один, наливая пиво в кубок и глядя в огонь камина. К нему никто не цеплялся, да и всюду, куда он заглядывал, было, скорее, пустовато. Пустовато, а то и пусто. Некоторые дома стояли со все еще заросшими дверьми. Драккайнена заинтересовало, не печатает ли Фьольсфинн газет, есть ли здесь театры, куда нужно покупать билеты, есть ли библиотеки. Он раскрошил кусок хлеба и высыпал на стол, а его пернатый проводник лишь клюнул несколько раз, будто из вежливости. Окружение напоминало сценку какой-то фэнтези-игры. Он раздумывал: появится ли Таинственный Незнакомец, предложит ли горсть золота за спасение княжны, если он достаточно долго просидит в уголке с трубкой.

Потом он возвращался в комнаты, снова кружа между стенами, арками, башнями и горгульями, поглядывающими на него из-под крыши, следуя за неоново светящейся птахой.

По дороге он заглянул еще в одну корчму и выпил пива на ночь.

В зале продолжал пылать огонь, но Сильфана и Грюнальди уже спали. Их место заняли Спалле и Варфнир, сидящие у камина с оружием в руках. В очаге гудело пламя, а за окном морозный ветер бросал в хрустальные стекла горсти снега. Внутри было тепло и уютно.

Слишком тепло и слишком уютно.

Зимние дни катили своим чередом. Мы с Бенкеем опекали лошадей, объезжали их, кормили и присматривали. Вывозили навоз, готовили фураж. Удивляло меня, отчего их не переводят в конюшни. Однако Бенкей пояснил мне, что это дикие скакуны, которые привыкли к жизни под чистым небом, и что так для них лучше всего, и что к конюшне их еще придется постепенно приучать. Мы также получали еду получше. Ранее дозволялось нам выпивать кубок воды и брать по куску хлеба, в полдень выдавали нам немного каши, а после заката — суп из объедков, тот самый, который готовили для собак. Теперь же на завтрак к хлебу мы получали вяленого мяса или кусок сыра, а к тому же — кубок кислого молока или опивки. В наших каше и супе можно было найти немного мяса или вареную репношку. Частенько вечерами нам позволяли взять кувшин худшего или подкисшего пива.

Но чем больше мы насыщались, тем сильнее тосковали по нашей домашней еде, приправленной специями и травами. Скучали по варенным с солью початкам дурры, полным мясистых зерен, по золотому хлебу, легкому, как пух, который не был кислым и не скрежетал на зубах, по сочным кусочкам ковцы, испеченным на углях. По черепашьим лапам и тушкам речных кальмаров с уличных решеток и лотков. По квашенным маслинам, руквии и кислому ковечьему сыру. По фруктам и пряному пиву, амбрии и пальмовому вину. Я вспоминал блюда, которые ел во дворце: пирожки с пфасолью и мясом или суп из морских тукв. Бенкей рассказывал о праздничных лепешках из взбитых до пены яиц пустынных старусов с мукой и сливовым сахаром, которые его племянница пекла на камнях; их ели с мармеладом, сделанным из растущих на дюнах плодов калечника и глотком свежего молока. Он тосковал даже по солидной миске военного хишмиша, но я полагал, что уж это-то перебор.

Мы жили получше, чем ранее, но все еще оставались рабами. Мои волосы отросли, что хуже — на лице моем тоже появилась щетина, сперва мягкая, а потом все жестче, мерзкая и красная, как и все волосы на моем теле. Что еще хуже, борода у меня не росла толком: только под носом и на подбородке, из-за чего я выглядел еще глупее. Бенкей посмеивался, особенно учитывая, что мне никак было не сбрить бороду, а у него волосы на лице почти не росли, единичные же волоски он вырывал, натерев пальцы пеплом.