Тахера Мафи - Одолей меня [litres]

– Мы остаемся. – Адам и я говорим в один голос.

Удивленный, я оборачиваюсь. Во мне вспыхивает надежда. Может, Адам еще что-то чувствует к Джульетте? Может, Адам нас еще удивит? Может, наконец-то он перестанет прятаться, скрываться в тылу? Может, как мне думается, Адам возвращается?

– Благодарю тебя.

Я указываю на него рукой, как бы говоря остальным: Видите? Вот это верность!

– Мы с Джеймсом никуда не пойдем. – Взгляд Адама делается суровым. – Я понимаю, что надо уходить, но мы остаемся здесь. Я был солдатом Сорок пятого сектора. Я жил на этой базе. Скорее всего, меня они не тронут.

Я хмурюсь.

– Но…

– Мы остаемся, – повторяет Адам. Громко. Решительно. – Вы можете строить свои планы без нас. В любом случае мы уходим спать. – Адам встает, поворачивается к брату. – Пора идти в кровать.

Джеймс рассматривает пол.

– Джеймс! – окликает его Адам.

– Я хочу остаться и послушать. – Джеймс скрещивает руки на груди. – Можешь сам идти и спать.

– Джеймс…

– Кроме того, у меня есть теория, – заявляет десятилетний мальчуган. Он произносит слово «теория» как что-то совершенно новое для себя, как интересное звукосочетание. – И я хочу поделиться ею с Кенджи.

Адам взвинчен, вижу это по его напряженным плечам. Все-таки я мало уделял ему внимания, теперь я понимаю, что он не просто устал. Он выглядит измученным. Похоже, может сломаться, треснуть пополам в любую минуту.

Джеймс через всю комнату ловит мой взгляд, он ждет ответа.

Я вздыхаю.

– Что за теория, парень?

Лицо Джеймса просветлело.

– Я тут подумал: может, все эти убийства понарошку – просто чтобы отвлечь внимание.

Я приподнимаю бровь.

– Ну, если кто-то хотел похитить Уорнера и Джульетту, – объясняет Джеймс. – Понимаешь? Ты сам только что сказал. Лучше и не придумать, правда?

– Ну да. – Я все еще не понимаю. – Допустим. Но зачем Оздоровлению что-то придумывать? Когда это они скрывали свои намерения? Если, например, они решили забрать Джульетту или Уорнера, то пригнали бы хренову тучу солдат, да и дело с концом.

– Следи за языком, – рычит Адам.

– Виноват. Вычеркни «хренову» из протокола.

Адам качает головой. Готов задушить меня. А Джеймс смеется, вот что самое главное.

– Нет. Не думаю, что они бы бросили сюда столько солдат, – возражает Джеймс, блестя голубыми глазами. – Нет, если им есть что скрывать.

– Ты думаешь, им есть что скрывать? – Лили говорит резко. – От нас?

– Не знаю, люди иногда что-то скрывают.

Джеймс украдкой глядит на Адама так, что мое сердце от страха пускается вскачь, и я хочу ответить, однако Лили опережает меня.

– Согласна. Может быть. Но Оздоровление никогда не искало повода. Да и общественное мнение перестало их волновать уже очень давно. Они уничтожали людей на улице просто потому, что так надо. Не думаю, что их бы заботило что-то скрывать от нас.

Касл расхохотался так громко, что мы все резко обернулись и взглянули на него. Мне стало легче оттого, что он пришел в себя, хотя, видимо, рассудок он потерял. Касл выглядел злым. Таким злым я никогда его не видел.

– Им есть что скрывать от нас, – решительно выдает он. – Да и друг от друга. – Глубоко вдохнув, Касл наконец встает на ноги. Улыбается десятилетнему мальчику: – Джеймс, а ты умен не по годам.

– Спасибо, – говорит Джеймс, моргая.

– Касл, сэр. – Мой голос звучит намного резче, чем хотелось бы. – Объясните нам, что все-таки здесь происходит? Вы что-то знаете?

Касл вздыхает. Трет ладонью небритый подбородок.

– Хорошо, Назира, – произносит он в никуда, словно разговаривает с призраком. – Твой выход.

Когда появляется Назира, будто сотканная из воздуха, я не единственный, кто злится. Ладно, наверное я единственный, кто злится.

Тем не менее каждый выглядит удивленным.

Все смотрят на нее, друг на друга, а потом все они – все – поворачиваются ко мне.

– Брат, ты знал об этом? – спрашивает Иан.

Я сердито молчу.

Невидимость – моя фишка. Моя, черт возьми.

Никто и не просил меня, чтобы я поделился этим хоть с кем-нибудь. Тем более с таким как Назира, лживым, манипулирующим…

Великолепным. Великолепным человеком.

Черт!

Я отворачиваюсь, пялюсь на стенку. Я не могу больше отвлекаться на Назиру. Она знает, что я запал на нее – моя страсть, по всей видимости, заметна любому в радиусе десяти миль, если верить Каслу, – и Назира, ясное дело, использует мой идиотизм в своих целях.

Умно. Хорошая тактика.

Что, впрочем, означает также, что мне следует быть во всеоружии, когда она рядом. Больше не пялиться. Больше не грезить о ней днями напролет. Больше не думать о том, как она, лукаво улыбаясь, смотрит на меня. Или как она смеется, или как в тот вечер кричала на меня за то, что я удивился, увидев ее без шарфа, закрывающего волосы. И кстати…

С чего я вдруг решил, что знаю о ней все?

Назира вынудила меня спросить, как она может безнаказанно покрывать голову и явно нарушать закон – она же дочь Верховного главнокомандующего, – а потом еще имела наглость вогнать меня в краску, показав свои волосы.

Я по-прежнему смущаюсь.

Она и теперь не прячет волосы, однако никто, кажется, этого не замечает. Может, они уже видели ее с непокрытой головой? Может, все, не только я, уже болтали с ней, уже слышали ее историю о том, что она время от времени носит на голове шарф, чисто символически?

Нарушает закон, когда папочка не видит.

– Кенджи! – Назира говорит так резко, что вынуждает меня посмотреть на нее, вопреки моему окончательному и бесповоротному решению пялиться в стенку. Две секунды – глаза в глаза – и мое сердце сдается.

Эти губы. Эти глаза.

– Ну? – Скрещиваю руки на груди.

Она явно удивлена, похоже, не ожидала, что я разозлюсь, а мне плевать. Она должна знать, что я в гневе. Я хочу, чтобы она знала: невидимость – это мое. Да, я – мелочный, и плевать. Плюс я ей не доверяю. Как так получилось, что дети Верховных главнокомандующих – все как на подбор красавчики? Как будто специально. В пробирках, что ли, выращивали.

Я трясу головой, пытаясь выбросить из нее все мысли.

Назира заботливо предлагает:

– Думаю, тебе лучше сесть.

– Мне и так хорошо.

Она хмурится. Видно, что огорчена, но прежде чем я осознаю свою вину, пожимает плечами. Отворачивается.

То, о чем она потом рассказала, буквально раскололо меня надвое.

Я сижу на оранжевом стуле в тускло освещенном коридоре. Стул сделан из дешевого пластика, его края шероховаты, не отшлифованы. Пол покрыт блестящим линолеумом, который то и дело липнет к подошвам моих туфель. Я осознаю, что дышу очень громко, и ничего не могу поделать. Сижу, подсунув под себя ладони, и качаю ногами.

Вдруг появляется какой-то мальчик. Он двигается очень тихо, я замечаю его только тогда, когда он останавливается прямо передо мной. Он прислоняется к стене напротив, смотрит куда-то вдаль.