Наталья Точильникова - Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)

— Саша! Ну, о чем ты! Я что их на «Е2» с фальсификаторами голосований помещу? Это абсолютно мирная тихая публика. Затюкают! Все-таки облегчая участь одному, мы не должны отягчать участь другому.

— Да там у многих участие на уровне кухонных разговоров.

— Саша, кухонные разговоры неподсудны. Кухонные разговоры — это вообще не к нам. Это даже не к Старицыну.

— Ну, не совсем кухонные разговоры. Планировали, организовывали, голосовали за теракты, вместе принимали решения.

— У вас, что там заговор с целью свержения власти?

— Да.

— И на «Е2»?

— Ладно с «Е3». На двенадцать человек есть места.

— Остальных придется в другие города отправлять, — сказал Ройтман. — Причем не близко. В маленьких городках «Е» нет. Закрытые Центры и то не в каждом городе. И до «С». Так что километров за пятьсот, а то и тысячу.

— Я давно говорил, что блоки надо разделить на подблоки. Когда большая орггруппа всякий раз у нас проблемы.

— Большая группа — это экзотика. Тем более на «Е». С легкими блоками проблем нет — ну, дома подождут своей очереди. Пригласим. А на «Е5» это не пройдет. Отпускать домой нельзя. Не в тюрьме же держать по несколько месяцев! И делить блоки нельзя. Маленькие помещения очень давят на психику.

— Ну, придется отправлять за тысячу километров.

— Придется. Плохо, конечно. Родственникам-то как ездить? Два часа на дорогу. А их самих на выходные отпускать? Целая история.

— Можно на Рождество, на Пасху.

— Нужно. Но этого мало. Все равно социальная депривация.

— Евгений Львович, давайте так. Тех, кто нам поможет на следствии, оставляем в Кириополе, а самых упрямых — за тысячу километров.

— Саша, такой подход… Я понимаю, что вам хочется облегчить себе жизнь. Но самый упрямый человек — не обязательно самый испорченный. Понимаешь, у человека, который никого не сдает, есть хотя бы варварская мораль. Есть от чего отталкиваться. А те, кто все выкладывают, чтобы вы за них попросили, зачастую не знают ничего, кроме шкурного интереса. С ними работы больше.

— Но должен же у людей быть стимул для того, чтобы нам помогать. Евгений Львович, передо мной сейчас сидит человек, который рассказал очень много, причем девяносто процентов сам…

— И на основании показаний которого сейчас идут облавы в городе.

— Да. Но показания которого только что спасли жизнь двум людям, к которым у вас совершенно особое отношение.

— Как?

— Евгений Львович, это пока конфиденциальная информация, не распространяйте.

— Хорошо…

— Оба живы: и Хазаровский, и Вальдо.

Над СДЭФ Салаватова вылетел вверх протуберанц.

— А я прошу для него только «Е2», — продолжил Нагорный. — Он виноват, но никого лично не убивал, не пытал. Человек мирный, образованный, немолодой и никого третировать не будет.

— Психолог посмотрит. Если ПЗ будет хоть сколько-нибудь приличное, «Е3» обещаю. Но в комнате, возможно, запрем. Посмотрим насколько можно и главное, насколько нужно. Все-таки депривация хороша в малых дозах. Как будет себя вести. Но «Е2» в данном случае невозможно.

— Хорошо. Минут через пятнадцать привезем. Ужином покормите?

— Конечно.

— Евгений Львович, мы с ним под БП последний час общались, и, надо заметить, очень эффективно. Он пока не помнит, но будет постепенно вспоминать. Вы там проследите, чтобы он ничего с собой не сделал.

— Саш, не учи ученого. Проследим.

Нагорный отключился и посмотрел на Салаватова.

— Руслан Каримович, с кровью выбил. Будет вам «Е3». А я жду сочинения.

— Все-таки что я сказал? — глухо спросил Салаватов. — Чтобы в «сочинении» не дублировать.

— Продублируете ничего страшного. Вы рассказали самое главное: про заминированный гравиплан. Причем даже вспомнили, где заложена бомба. За что вам особая благодарность.

— Я не знал, где была заложена бомба, — сказал Руслан Каримович, — я этим не занимался.

— Да? — усмехнулся Нагорный.

— Саш, может быть, — прокомментировал Гера. — Где-то слышал краем уха, а след в памяти остался. У меня не в первый раз такое. С помощью БП иногда можно вытащить информацию, которую человек не осознает. Психологи, кстати, этим пользуются на полную катушку. Во время психологических опросов.

И я вспомнил свой психологический опрос, во время которого ярко, словно наяву, видел моего отца, отдающего приказы перед взрывом пассажирского корабля, унесшего жизни трехсот человек. Я не знал, что я это помню.

— Я действительно их спас? — спросил Салаватов.

— Да. Не переживайте, — усмехнулся Нагорный. — После психокоррекции ваше отношение к этому факту изменится на прямо противоположное. Будете бога благодарить, за то, что мы не допустили их гибели.

— Я своим подопечным всегда тоже самое говорил, — вздохнул Руслан Каримович.

— Все. Руслану Каримовичу надо ехать, ужинать, спать, подписывать согласие, писать сочинение, — сказал Нагорный. — Так что не можем более задерживать.

И в комнату вошел конвой.

Салаватову сомкнули наручники за спиной и вывели из кабинета. Камилла де Вилетт ушла следом.

— Она с ним поедет? — спросил я.

— Конечно, — кивнул Нагорный. — Надо же проверить, что ужин не пересолен, белье чистое, душ исправен, кондиционер работает, внутреннее кольцо выдали и вообще права клиента не нарушаются.

— Со мной Руткевич не ездил, — заметил я.

— Артур, ну еще в Открытый Центр ездить! Там же всем устройства связи оставляют и отпускают домой на выходные. Можно хоть в юридический комитет Народного Собрания жаловаться, если что не так, хоть в ИКК, хоть по всему свету.

— Вообще-то, нас надо всех разогнать к чертовой матери, — заметил Венгер. — Речь шла о жизни или смерти, а мы эту сволочь обедом кормили и интересовались качеством борща.

— Ага! И меня в первую очередь, — сказал Нагорный. — Я весь день гуманизмом занимался и допрашивал под детектором, хотя было совершенно очевидно, что клиент больше всего не хочет под БП. Но, с другой стороны, ты помнишь, с чего все началось? Смешно сказать! С подделки медицинской справки и фальсификации доказательств.

— Да-а. Я ему еще три месяца обещал, — улыбнулся Кирилл Васильевич.

— А теперь, сколько будет? — спросил я.

— Три года, — сказал Нагорный.

— Только психокоррекция?

— Возможно, с реабилитацией. По крайней мере, с реабилитацией в стационаре. Понимаешь, у них теория, что после трех-шести лет изоляции, пациент практически не в состоянии адаптироваться в обществе. Поэтому они больше трех лет стараются не держать, если только это не «F». Самый длительный курс психокоррекции был у Анри Вальдо. Три года. Остальное, как ты знаешь, не по воле психологов.

— Ладно, — сказал Венгер, — слава богу, наш гуманизм не привел к антигуманным последствиям.