Дин Кунц - Избранные произведения. V том [Компиляция]

Моя радость при виде его страданий, возможно, со стороны покажется недостойной, но я не верю, что чувство это можно расценивать как маленькое зло. Тогда (да и теперь тоже) я воспринимал его как праведную удовлетворённость, вызванную наглядным доказательством того, что зло имеет цену, которую приходится платить тем, кто берет его в друзья, а вот сопротивление злу, пусть и обходится недёшево, всё-таки стоит меньше.

Вот такие глубокие философские рассуждения вызвал у меня вид блюющего Панчинелло.

Но пусть рвота и могла вызвать у него угрызения совести, ей было не под силу не только остановить, но и замедлить отсчёт нескольких оставшихся до взрывов минут. Одна, две, может, чуть больше, и величественные здания, построенные на деньги Корнелия Рутефорда Сноу, превратятся в развалины.

— Дай мне, — Лорри протянула свободную руку.

— Что?

— Пистолет.

Я уже и думать забыл про то, что пистолет по-прежнему у меня.

— Зачем?

— Я не знаю, в каком кармане у него ключ от наручников.

У нас не было времени обыскивать все карманы брюк, рубашки, пиджака. С учётом блевотины, не было и желания.

Я так и не понял, как пистолет может заменить ключ. Боялся, что она ранит себя, поэтому решил не давать ей пистолет.

Но к тому моменту выяснилось, что она уже выхватила его из моей руки.

— Ты ведь его уже взяла, — язык у меня начал заплетаться.

— Лучше отвернись, — предупредила она. — Полетит шрапнель.

— Думаю, шрапнель мне понравится, — я не мог вспомнить значение этого слова.

Она уже возилась с пистолетом.

— Думаю, не так сильно я и ранен, как кажется, — сказал я ей. — Просто очень холодно.

— Это плохо. — В её голосе слышалась тревога.

— Мне и раньше приходилось мёрзнуть, — заверил я её.

Панчинелло застонал, содрогнулся всем телом, вновь начал блевать.

— Разве мы выпивали? — спросил я.

— Отвернись, — повторила Лорри более резко.

— Не нужно говорить со мной таким тоном. Я тебя люблю.

— Да, мы всегда причиняем боль тем, кого любим. — Она схватила меня за волосы и отвернула лицо от наручников.

— Это грустно. — Естественно, я говорил про боль, которую мы причиняем любимым, а потом обнаружил, что лежу на тротуаре, должно быть, споткнулся и упал. Увалень, что с меня взять.

Громыхнул выстрел, и я только потом сообразил, что она приставила дуло пистолета к цепочке, которая соединяла наручники, и освободилась от Панчинелло, после того как пуля эту цепочку перерубила.

— Вставай, — торопила она меня. — Пошли, пошли.

— Я буду лежать здесь, пока не протрезвею.

— Ты будешь лежать здесь, пока не умрёшь.

— Нет, для этого придётся лежать слишком долго.

Она уговаривала меня, ругала, командовала мною, дёргала, толкала, и в результате я оказался на ногах, оперся на неё и двинулся вместе с ней сначала в зазор между моей «Шелби Z» и микроавтобусом, потом на улицу, подальше от дворца.

— Как твоя нога?

— Какая нога?

— Сильно болит?

— Мы же оставили её на тротуаре.

— Ладно, ладно, обопрись на меня. Пошли.

— Мы идём в парк? — Язык мой едва шевелился.

— Совершенно верно.

— Пикник?

— Именно. И мы опаздываем, так что поторапливайся.

Я смотрел мимо Лорри, на шум приближающегося двигателя. Нас осветили фары. Сине-жёлтые мигалки на крыше указывали, что это или патрульная машина, или летающая тарелка.

Автомобиль остановился, двое мужчин выскочили из кабины в пятнадцати футах от нас. Один спросил: «Что тут происходит?»

— Этот человек ранен, — ответила им Лорри. И прежде чем я успел спросить её, а кто тут ранен, добавила: — Нам нужна «Скорая помощь».

Копы осторожно двинулись к нам.

— Где стрелявший?

— На тротуаре. Он тоже ранен, и пистолета у него больше нет. — Когда полицейские двинулись к Панчинелло, Лорри крикнула: — Нет. Оставайтесь здесь. Здание сейчас взорвётся.

Её предостережение показалось мне, учитывая моё состояние, загадочным. Не отреагировали на него и копы. Поспешили к Панчинелло, который, лежал, частично освещённый фарами патрульного автомобиля.

Лорри же продолжала тащить меня к парку.

— Слишком холодно для пикника, — пробормотал я. — Слишком холодно.

— Мы разожжём костёр. Главное, не останавливайся.

У меня стучали зубы, я начал заикаться:

— А там будет к-к-картофельный салат?

— Да. Сколько душе угодно.

— С-с-с с-с-солёными огурцами?

— Да, совершенно верно, двигайся, двигайся.

— Я ненавижу с-с-солёные огурцы.

— Там будет салат и со свежими.

Ещё один бордюрный камень стал почти непреодолимой преградой. Хотелось повалиться на тротуар. Такой мягкий, приглашающий.

— С-с-слишком холодно для пикника и с-с-слиш-ком темно, — изрёк я.

Через мгновение стало ещё и слишком шумно.

Четыре взрыва, прогремевшие одновременно (во дворце, банке, библиотеке и суде), разогнали туман в моём мозгу. На какие-то моменты ко мне вернулось адекватное восприятие действительности.

Земля дрогнула, ели и сосны в парке закачались, сбрасывая сухие иголки, и, когда четыре здания начали медленно оседать, я вспомнил, что в меня всадили две пули, и мне это совершенно не понравилось.

Боль не вернулась вместе с воспоминаниями, и теперь мне хватило ума понять, что я совершенно не чувствую левую ногу, а это гораздо хуже той боли, которая из ноги растекалась по всему телу. Полное отсутствие чувствительности говорило о том, что вылечить ногу невозможно, она уже мертва, ампутирована, её просто нет.

Обессиленный, я опустился на землю. Лорри помогла мне прилечь на траву, спиной к стволу клёна. Грохот уже прекратился. Всё, что могло взрываться, взорвалось, всё, что могло рухнуть, рухнуло.

С воспоминаниями о том, как стреляли в меня, пришли воспоминания о трёх убийствах, совершенных Панчинелло у меня на глазах. Эти кровавые образы моё воображение нарисовало даже более живыми, чем они были в реальности, возможно, потому, что в момент убийств, скажем, Носача и Кучерявого, меня очень отвлекали мысли о том, как спасти Лорри и самому остаться в живых. Вот я и не анализировал подробности этих отвратительных убийств из опасения, что ужас меня парализует.

Вот и теперь, борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, я пытался подавить эти воспоминания, но они продолжали мучить меня. Всю мою жизнь я прожил в согласии со своим сознанием и воображением. Но теперь они вдруг начали потчевать меня залитыми кровью картинками.

А когда мне вдруг захотелось, чтобы поскорее вернулся туман, который, как выяснилось, ограждал меня от столь неприятных воспоминаний, он тут же вернулся огромной серой волной, притушив свет фар патрульного автомобиля, окутывая растущие в парке деревья.

Только это-был не туман — пыль.