Дин Кунц - Избранные произведения. IV том [Компиляция]

— Согласен с тобой.

— Сентиментальные сцены. Кровавые сцены. Шеп не любит сентиментально-кровавых сцен.

Домоправительница вновь оседлала свой «Харлей».

— Первая версия не была сентиментально-кровавой, — напомнил Дилан брату. — Но главный вопрос в том…

— Девять минут в душе и нужно, не больше и не меньше, — Шеперд неожиданно вернулся к критической тираде Дилана.

— Полагаю, что да. Конечно, я в этом уверен. Девять минут. Ты абсолютно прав. А теперь…

— Девять минут. По одной на каждую руку. По одной на каждую ногу. Одна минута…

Вонетта пыталась завести двигатель «Харлея». Почему-то не получалось.

— …на голову, — продолжил Шеп. — Две полные минуты, чтобы намылилось все остальное. И еще две, чтобы смыть мыло.

— Если мы вернемся в мотель вместе, прямо сейчас, рука об руку, не произойдет ли с нами то же самое, что произошло с ученым и мухой? — спросил Дилан.

В следующей фразе Шепа сквозила нескрываемая обида: «Шеп не ест дерьмо».

— Что? — в недоумении переспросил Дилан.

Вонетта предприняла еще одну попытку, и двигатель взревел.

— Шеп не ест короткого списка дерьма, как ты сказал, короткого списка дерьма. Шеп ест еду, точно так же, как ты.

— Разумеется, ты ешь еду, малыш. Я только хотел сказать…

— Дерьмо — это говно, — напомнил ему Шеп.

— Извини. Я же выражался фигурально.

Оседлав мотоцикл, еще упираясь ногами в землю, Вонетта несколько раз дала максимальный газ, отчего рев двигателя эхом разнесся по лугу, отразился от холмов.

— Пу-пу, кака, подарочек в подгузнике…

Дилан едва не выругался, но, шумно проглотив слюну, взял себя в руки.

— Шеп, послушай, дружище, брат, послушай…

— …коровья лепешка, бычий навоз и все ранее перечисленное.

— Именно так, — в голосе Дилана слышалось облегчение. — Все ранее перечисленное. Ты хорошо поработал. Я помню все синонимы. Так нам уготована судьба мухи и ученого?

До предела наклонив голову, так что подбородок коснулся груди, Шеп спросил:

— Ты меня ненавидишь?

За домом Вонетта развернула «Харлей», готовясь взять курс на луг.

Дилан опустился перед Шепом на одно колено.

— У меня нет к тебе ненависти, Шеп. Я бы не смог ненавидеть тебя, даже если бы и захотел. Я люблю тебя и боюсь за тебя, а от страха я становлюсь нервным, раздражительным.

Шеп не посмотрел на своего брата, но и не закрыл глаза.

— Я разозлился, — продолжил Дилан, — и ты этого не понимаешь, потому что никогда не злишься. Ты не знаешь, что это такое — разозлиться. Но я не такой хороший, как ты, малыш, не такой добрый.

Шеперд дернулся, не отрывая взгляд от травы, растущей вокруг его шлепанцев, словно испугался, увидев некое инопланетное существо, ползающее по земле, так отреагировав на невероятное утверждение Дилана о том, что он, Шеп, несмотря на все его причуды и недостатки, в чем-то может быть лучше старшего брата.

Тем временем Вонетта уже въехала на «Харлее» на луг. Золотистая трава перед мотоциклом раздавалась в обе стороны, как вода перед носом корабля.

Дилан пристально всмотрелся в Шеперда.

— Мы должны выметаться отсюда, Шеп, и быстро. Должны вернуться в мотель, к Джилли, но только в том случае, если с нами не произойдет того, что случилось с мухой и ученым.

— Сентиментально-кровавое.

— Именно так. Мы не хотим сентиментально-кровавого исхода.

— Сентиментально-кровавое — это плохо.

— Сентиментально-кровавое — очень плохо, согласен с тобой.

Сдвинув брови, Шеп произнес очень серьезным тоном: «Это не фильм мистера Дэвида Кроненберга».

— Нет, не фильм, — кивнул Дилан, довольный тем, что у них получился содержательный разговор. — Но что это значит, Шеп? Означают ли твои слова, что совместное возвращение в мотель не чревато для нас неприятностями?

— Здесьтам, — Шеп вновь соединил два слова в одно.

Вонетта Бизли проехала уже половину луга.

— Здесьтам, — повторил Шеп. — Здесь — там, там — здесь, и все — едино, если ты знаешь, как складывать.

— Складывать? Складывать что?

— Складывать здесь и там, одно место в другое, здесьтам.

— Мы говорим не о телепортации, не так ли?

— Это не фильм мистера Дэвида Кроненберга, — снова напомнил Шеп, из чего Дилан сделал вывод, что процесс перемещения — не телепортация в том виде, в каком она присутствовала в фильме «Муха», а потому смешение атомов им не грозит.

Поднявшись с колена в полный рост, Дилан положил руки на плечи Шепу. И собрался нырнуть с братом в портал.

Но прежде чем они успели шевельнуться, портал надвинулся на них. Стоя лицом к Шепу, Дилан также стоял лицом и к магическому порталу, когда образ Джилли в ванной номера мотеля резко сложился, словно бумажная фигурка, созданная мастером оригами [386] Оригами — искусство складывания фигурок из бумаги. , словно обертка конфеты под пальцами, из которой дети-шутники вытащили саму конфету, сложился перед ними, вокруг них, вобрал их в себя и утянул из Калифорнии.

Наполовину обезумев от тревоги, Джилли едва совсем не лишилась рассудка, когда по сверкающему тоннелю, в который она смотрела, от центра пошли трещины, по которым он и сложился. И хотя она подумала, что красный тоннель складывается внутри себя, одновременно он надвинулся на нее, заставив отступить на шаг.

Теперь на месте тоннеля она видела перемещающиеся геометрические рисунки красного и черного, совсем как в детском калейдоскопе, да только эти рисунки были трехмерными и менялись не скачками, а непрерывно. Она испугалась, что упадет в них, навечно там зависнет, словно астронавт в невесомости.

Собственно, ее глаза не могли в полной мере увидеть ту удивительную структуру, что возникла в стене, а может, ее мозг оказался неспособным проанализировать информацию, поступающую от зрительных нервов. Она видела перед собой «реальную картинку», но бесконечно странную и сложную, настолько сложную, что мозг просто отказывался анализировать ее сложность. Джилли уже становилось ясно, что «картинка» эта имеет не три, а большее число измерений, и она не могла воспринять их все, хотя едва слышный панический голос интуиции насчитал сначала пять, потом семь и наконец перестал считать, поскольку она отказалась его слушать.

Практически сразу новые цвета ворвались в красно-черный калейдоскоп: синева летнего неба, желтизна пляжей и созревшей пшеницы. Среди бесчисленных тысяч плиток, образующих постоянно трансформирующуюся мозаику, красных и черных становилось все меньше, синих и желтых — прибывало. Она подумала, что видит, потом поняла , что видит, наконец постаралась не видеть фрагменты человеческих тел, распределенных по всей площади калейдоскопа; вот широко раскрытый глаз, вот палец, ухо, прямо-таки портрет на цветном стекле, разбитый и подхваченный вихрем. Ей показалось, что она заметила зубастую пасть Злого Койота, потом клочок знакомой сине-желтой гавайской рубашки, другой клочок.