Дин Кунц - Избранные произведения. IV том [Компиляция]

Тоби прошептал:

— Лестница. Ступеньки. Видишь? Ты можешь спуститься. Можешь подняться. А ты думал, что там за дверью? Собачий ад?

Каждая ступенька, на которую они ступали, приводила к другой ступеньке внизу. Из-за того, что стены загибались, впереди ничего видеть было нельзя, и дна — тоже. Просто несколько ступенек со стертой краской и кучей теней, потому что лампочки тусклые. Низ мог быть в двух ступеньках или в сотне, в пяти сотнях. Или, может быть, надо спускаться ниже и ниже, по кругу в девяносто тысяч ступенек. А когда вы достигнете дна, то окажетесь в центре Земли, с динозаврами и пропавшими городами.

— В собачьем аду, — рассказывал Тоби Фальстафу, — дьявол — это кот. Ты знаешь, какой? Большой кот, по-настоящему огромный, стоит на задних лапах, а когти как бритвы…

Ниже и ниже, ступенька за ступенькой в медленном спуске.

— …этот большой дьявольский кот носит кепку, сделанную из собачьей шерсти, ожерелье из собачьих зубов…

Ниже по кругу.

— …а когда он играет в шарики…

Дерево скрипело под ногами.

— …то пользуется собачьими глазами! Да-да, так и есть…

Фальстаф завыл.

— …он очень подлый кот, большой подлый кот, гадкий, как дерьмо.

Они достигли дна. Вестибюль. Две двери.

— Кухня, — прошептал Тоби, указывая на одну. Он повернулся к другой. — А эта — заднее крыльцо.

Наверное, можно открыть замок, проскользнуть на крыльцо, набрать две горсти снега, даже если для этого придется идти во двор! Но он же вернется и прибежит — в свою комнату так, что ни мама, ни папа даже не узнают. Сделает настоящий снежок, попробует его на вкус. Когда тот начнет таять, положит его в угол комнаты, и утром от него и следа не останется. Просто вода. Если кто-нибудь ее и заметит, все можно будет свалить на Фальстафа.

Тоби протянул правую руку к ручке и повернул рычажок левой.

Ретривер подпрыгнул и, опустившись обеими лапами на стену около двери, сжал челюсти вокруг левого запястья Тоби.

Тоби издал тихий вопль изумления.

Фальстаф держал руку крепко, но не кусал, и вообще не было больно: просто держал и крутил глазами на Тоби. Будто хотел сказать, если бы только умел, что-то вроде: нет, ты не можешь открыть этой двери, это против правил, забудь это, ни за что!

— Что ты делаешь? — прошептал Тоби. — Отпусти.

Но Фальстаф не отпускал.

— Ты дурака-то не валяй, — заявил Тоби, когда тонкая струйка слюны потекла по его левой руке в рукав пижамной курточки.

Ретривер все еще сжимал зубы. Не сильно, не причиняя никакого вреда своему хозяину, но ясно показывая, что он может доставить боль в любое время, если захочет.

— Что, тебя мама подкупила, да?

Тоби отпустил ручку двери.

Пес покосился на это, ослабил захват, но полностью не отпускал запястья, пока Тоби не провернул на место рычажок запора и не опустил руки. Фальстаф съехал по стене лапами и снова встал на все четыре.

Тоби поглядел на дверь, размышляя, сможет ли действовать так быстро, чтобы открыть дверь прежде, чем собака сообразит вскочить и снова схватить его за руку.

Ретривер пристально смотрел на него.

Затем мальчик задумался: а почему Фальстаф не хочет его выпускать наружу? Собаки умеют чувствовать опасность. Может быть, снаружи бродит медведь, про которых папа говорил, что они живут в лесу. Медведь может распотрошить тебя и откусить голову так быстро, что и крикнуть не успеешь. Хрустнет черепом, как карамелью, вцепится зубами в кости, и все, что найдут от тебя утром, — кровавая полоска пижамы и, может быть, палец ноги, который медведь проглядел.

Сам себя напугал.

Проверил щель между дверью и косяком, чтобы убедиться, что запор задвинут, как надо. Он мог видеть тусклый медный блеск языка замка. Хорошо. Безопасно.

Конечно, Фальстаф боялся и за верхнюю дверь потому же: ему было любопытно, но страшно. Он не хотел открывать ее. И спускаться не хотел. Но никто их на лестнице не поджидал. Уж медведь-то точно.

Может быть, это была бродячая собака?

— Мой папа герой, — прошептал Тоби.

Фальстаф вздернул голову.

— Герой-полицейский. Он ничего не боится, и я ничего не боюсь тоже.

Пес уставился на него, как будто говоря: да? Ну так и что же?

Тоби снова посмотрел на дверь перед собой. Он может открыть ее чуть-чуть. Сразу заглянуть. А если медведь на крыльце, быстро захлопнуть дверь перед его косом.

— Если захочу выйти и погладить медведя, то я так и сделаю.

Фальстаф ждал.

— Но сейчас поздно. Я устал. Если там есть медведь, ему придется подождать до завтра.

Они взобрались обратно в комнату. Грязь была разбросана на ступеньках. Он ощущал ее под своими босыми ногами, когда спускался, теперь чувствовал ее, поднимаясь. На верхней площадке встал на одну правую и отряхнул подошву левой ноги, потом встал на левую и очистил правую. Переступил через порог. Закрыл дверь. Запер ее. Выключил свет на лестнице.

Фальстаф был у окна, глядел на задний двор, и Тоби подошел к нему.

Снег валил так яростно, что, вероятно, накопился бы футов до девяти к утру, а может быть, и до шестнадцати. Крыша над крыльцом внизу была белой. Земля была белой повсюду, где он только мог видеть, но далеко ему углядеть не удавалось, потому что снег действительно валил. Он не мог видеть леса. Домик управляющего распух под нависшими белыми облаками снега. Невероятно!

Пес съехал лапами на пол и потрусил в сторону, но Тоби глядел на снег еще долго. Когда глаза начали слипаться, повернулся и увидел, что Фальстаф сидит на кровати и ждет его.

Тоби скользнул под одеяло, оставив ретривера на нем. Позволить собаке забраться под одеяло было нарушением посерьезней. Надежный инстинкт восьмилетнего мальчика говорил ему это. Если мама или папа обнаружат такое мальчик головой на одной подушке, а пес на другой, и одеяло у них обоих до щек — будут большие неприятности.

Он протянул руку за шнурком, чтобы задернуть занавеску так, чтобы он и Фальстаф смогли спать, как в купе поезда, который несется через Аляску зимой: в страну золотой лихорадки, чтобы сделать заявку на участок. После они сменят имя Фальстаф на Белый Клык. Но как только занавески начали задвигаться, пес вскочил на лапы на матрасе, готовый спрыгнуть на пол.

— Хорошо, ладно. Боже ты мой, — сказал Тоби и оставил занавески широко открытыми.

Ретривер улегся у него под боком снова, мордой к двери, ведущей на заднюю лестницу.

— Глупая собака, — пробурчал Тоби, засыпая. — У медведей не бывает ключей…

В темноте, когда Хитер прижалась к нему, слабо пахнущая мылом после горячей ванны, Джек понял, что ему придется огорчить ее. Он хочет ее, нуждается в ней Бог знает как, но он оставался ошарашенным своим переживанием на кладбище. Как только память становилась чуть менее живой, ему все сложнее было припомнить ясную природу и силу эмоций, которые были частью встречи, он проворачивал ее все отчаянней в голове. Рассматривая снова и снова под разными углами, пытаясь выжать внезапное просветление из этого, раньше чем оно станет, как и все воспоминания, сухой и увядшей шелухой реального опыта. Беседа с тем, что говорило через Тоби, была о смерти — загадочная, даже непостижимая, но определенно о смерти. Ничто так не остужало желания, как размышления о смерти, могилах и гниющих телах старых друзей.