Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

Вместо этого из кокона вышла потрясающе красивая обнаженная юная женщина, идеал черт лица и очертаний тела, подобного которому Фрост никогда не видел. Настолько безупречная брюнетка, что она казалась отфотошопленной и пропущенной сквозь фильтры. В ее сложении не было ни малейшего изъяна. Гладкая упругая кожа словно светилась хорошим здоровьем. Не будь она столь провокативна в своей наготе, даже атеист мог бы увериться в мысли, что перед ним возник ангел Божий.

Это прекрасное видение, грациозно выскользнув из кокона и перешагивая бортик большой джакузи, похоже, совершенно не удивилось, обнаружив в своем доме двух незнакомцев. Точно так же она не стыдилась своей наготы, не интересовалась их намереньями и ничуть не встревожилась оттого, что Фрост целится в нее из пистолета, который сжимает в обеих руках. Она обладала аурой высочайшей уверенности, словно выросла в вере, что мир создан исключительно для нее, и за все прожитые годы у нее не было ни малейшей причины усомниться в этой вере.

Когда столь потрясающая женщина вышла из серебристо-серого мешка, теперь обвисшего, словно огромный кожаный плащ на вешалке, Фрост подумал, не могла ли та штуковина быть все же не коконом. Возможно, это какое-то новое изобретение века, в который революционные товары каждый год тысячами сыпались из рога изобилия высоких технологий. Что если это какой-то роскошный косметологический прибор, в который женщина могла забраться, чтобы ее тело увлажнили, депилировали, тонизировали, покрыли загаром и обогатили кислородом для улучшения здоровья?

Направленная на Фроста, улыбка женщины казалась невероятной, восхитительной, заражающей, но, когда она улыбнулась Даггету, Фроста наполнила испепеляющая ревность, не имевшая, однако, смысла. У него не было прав на эту женщину, он даже не знал, кто она такая.

— Кто вы? — спросил Даггет. — Что вы делали в этой вещи и что это за вещь?

Она взглянула на сдувшийся кокон и нахмурилась, словно впервые его заметила. Затем снова посмотрела на Даггета и открыла рот, собираясь заговорить. И все ее зубы посыпались на пол с губ, застучали по кафельному полу, как тридцать две игральных кости.

Недоуменно, но ничуть не встревоженно, женщина наблюдала за рассыпающимися зубами, пока те не перестали подпрыгивать. Затем подняла взгляд, исследуя беззубые десны языком, — и новые зубы показались из пустых лунок, ярко-белые, идеальные, как все ее тело.

Фрост увидел, что пистолет Даггета перекочевал из наплечной кобуры под курткой в правую руку, почти так же волшебно быстро, как материализовались новые зубы. Даггет пятился вдоль стойки, прочь от женщины, к дверному проему, в котором стоял Фрост.

Зубы на полу были как-то связаны с отрезанной ступней в гостиной, с пальцами, показывавшими «о'кей» в фойе, с частью нижней челюсти на полу в спальне, с языком, из которого рос глаз. Но Фрост не мог сформулировать в уме эту связь. И никто не смог бы свести это вместе. Это было безумие. Это было совершенно не то, что он ожидал обнаружить, не просто криминальное дело или заговор террористов.

Женщина не была просто женщиной. Она являлась чем-то бóльшим, и ее невероятная красота, скорее всего, наименее потрясающая черта. Но чем бы еще она ни была, она являлась женщиной , обнаженной и с первого взгляда беззащитной, так что он не мог пристрелить ее только за то, что она мгновенно по собственной воле вырастила себе новые зубы. Ни разу за всю карьеру Фрост не стрелял в женщину.

Когда Даггет дошел до него, женщина изучала себя в большом зеркале над двумя раковинами. Она склонила голову набок, нахмурилась и сказала не им, а, похоже, себе:

— Кажется, мой Строитель неправильно построил этого Строителя.

Тридцать два зуба на полу внезапно ожили и затарахтели по керамической плитке, возвращаясь к женщине, словно та излучала сильнейшее магнитное поле. Добравшись в радиус дюйма-двух вокруг ее босых ног, они перестали быть зубами, превращаясь в комочки крошечных серебристых точек, которые впитывались в ее кожу, словно капли воды в сухую губку.

Подготовка Фроста включала в себя тактику и протоколы для каждой ситуации, с которыми он раньше сталкивался в своей работе, но не для этой. Он не представлял, что они с Даггетом могут, кроме как ждать, наблюдать и надеяться понять. Женщина была больше чем женщиной, и она была странной. Куски тел, разбросанные по дому, свидетельствовали о совершённом здесь ужасном преступлении, но даже намек на то, что это преступление совершила она, отсутствовал.

Традиционный допрос едва ли пришел бы на помощь напарникам в столь необычных обстоятельствах. Она, похоже, находилась в полутрансе, не особо интересуясь ими. Хотя Фрост и не мог понять сказанной ею фразы — «Кажется, мой строитель неправильно построил этого строителя» , — он уловил интонацию недовольства тем, кто всерьез обидел ее, что предполагало в женщине жертву, а не обидчика.

Она снова рассматривала себя в зеркале, и на сей раз от ее кожи отделилось поблескивающее облачко тумана, отчего женщина на миг показалась им сверхъестественным существом со светящейся аурой. А затем туман сгустился в синий шелковый халат, который облек ее тело.

— Твою мать, — сказал Даггет.

— Ага, — согласился Фрост.

— Сейчас что-то случится.

— Только что случилось.

— Что-то похуже, — пробормотал Даггет.

Женщина поднесла к лицу правую ладонь и уставилась на нее с очевидным замешательством.

Затем она повернулась взглянуть на Фроста и Даггета, словно только теперь вспомнила, что находится в ванной не одна.

И направила к ним свою правую руку. Вытянув ее полностью, она показала им свою ладонь.

В ладони лежал оскаливший зубы рот.

Одноглазый, одноухий, с механической из стали и меди кистью левой руки, Салли Йорк мог видеть и слышать не хуже других и лучше некоторых. И не хуже других он мог поставить на стол смесь орехов, три вида сыра, три вида крекеров, толстые ломти армянской колбасы и напитки, скотч сорокалетней выдержки для него и Брюса Уокера, а также пепси для мальчишки, Тревиса Ахерна, который недавно отметил десять лет, что, по мнению Салли, было на четыре года меньше, чем разрешалось для скотча, женщин и смертельно опасных подвигов.

К тому времени как Салли стукнуло четырнадцать, он уже периодически наслаждался хорошим виски и неплохо держал градус. Но, конечно, в том возрасте он был сто девяносто сантиметров ростом, выглядел на двадцать один год, был одинок в этом мире и готов к приключениям. Тогда он еще не потерял глаз, ухо или руку и не попал под удар сабли, распоровшей его лицо от правого глаза до уголка рта, отчего остался багровый шрам, который ему очень нравился. В свои четырнадцать он мало что знал о веселье, но был полон решимости узнать, что и реализовал с размахом за грядущие десятилетия. В те времена все его зубы были своими, а теперь, сорок восемь лет спустя, стали золотыми, поскольку он сломал, раздробил и просто потерял каждый из них захватывающим и запоминающимся образом.