Дин Кунц - Избранные произведения. I том [Компиляция]

Мужчина, сидевший на диване, наклонился вперед. Коллекция порнографических DVD принадлежала ему до того, как туманник пробрался в него, и именно он, только он, сейчас улыбался и облизывал губы в предвкушении мерзости, которой он, конечно же, наслаждался уже не один раз.

Стремительно и неприметно — именно эти условия играли ключевую роль в моем выживании — я спустился по пожарной лестнице в проулок. Меня трясло от отвращения, глаза горели от слез.

Я остановился и посмотрел вверх. Не на второй этаж, а на четвертый. Если двумя этажами ниже жил такой человек, могла ли Гвинет чувствовать себя в безопасности даже за дверью, запертой на замок, и закрытым на задвижку окном? Я уже хотел подняться и предупредить ее, но в доселе тихом метрополисе уже начали просыпаться горожане, и с каждой секундой их число увеличивалось. Опять же, Гвинет гораздо больше меня знала о происходящем вокруг, а порочность и безжалостная жестокость, которые могли скрываться под маской добропорядочности, не составляли для нее тайны.

На восточном горизонте небо чуть просветлело, и я понимал, что очень скоро ночь отступит по всему фронту. Вытер перчатками слезы, и перед глазами прояснилось.

Я мечтал о свете, и прохладе, и бескрайнем луге, по которому мог бы бежать, пока не свалился бы от усталости, но, увы, ненависть, которую я с первого взгляда вызывал у людей, отсекала от меня свет, заставляла еще до зари спускаться в темноту и проводить светлый день подальше от тех, кого я оскорблял самим своим существованием. Я поспешил по проулку в поисках входа в подземный мир.

Ночь моего прибытия в город… Торговый центр у реки, где через стекло витрины я увидел марионетку, наблюдавшую за проходящими мимо…

Фонари на декоративных чугунных столбах напоминали подсвеченные изнутри жемчужины, и блестки слюды в обожженной глине кирпичей сверкали под ногами, когда я отошел от магазина антикварных игрушек и зашагал мимо других витрин. Выставленные в них вещи не выказывали признаков жизни.

Этого мужчину я услышал до того, как заметил. Крик, другой, вопль ужаса и топот ног.

Мне никогда не узнать, кем он был, но, думаю, бродягой, бездомным, который привык устраиваться на ночь в каком-нибудь укромном закутке торгового центра под открытым небом. Он появился из прохода между двумя зданиями, в одном находился ресторан, неуклюже бежал в резиновых сапогах, издававших чавкающие звуки, одетый в залатанные штаны цвета хаки, светло-серый свитер поверх клетчатой рубашки, вельветовое, в пятнах, пальто с обтрепанными манжетами и широкополую шляпу, какую я никогда не видел ни до, ни после.

Над тульей полыхало пламя, но он, похоже, не замечал, что эта опасность могла принести больше бед, чем двое мужчин, от которых он убегал. Когда он приблизился, я указал на его голову и прокричал: «Огонь, огонь!»

Выглядел мужчина лет на восемьдесят, но бежал шустро. Вероятно, я видел перед собой одного из этих преждевременно состарившихся алкоголиков или наркоманов. Слезящиеся глаза, осунувшееся лицо, землистая кожа в язвах и оспинах. Высокий и худой, с большими ручищами, похожими на садовые грабли, он напоминал ожившее пугало, которое сбежало с кукурузного поля и, никому не нужное, прибилось к городу.

То ли услышав мое предупреждение, то ли почувствовав жар, мужчина вскинул руку, ухватился за поля шляпы большим и указательным пальцами и отшвырнул ее. Огонь продолжал распространяться от тульи к полям, когда пылающий головной убор пролетел в нескольких дюймах от моего лица. А когда алкаш пробегал мимо меня, я увидел струйки дыма, поднимающиеся из его спутанной бороды, словно сначала огонь возник, но каким-то образом быстро угас в ведьминой метле, на которую очень уж походила борода алкаша, а уж потом перекинулся на шляпу.

Следом за ним появились двое парней, возбужденные и смеющиеся, с яркими, словно у волков в лунном свете, глазами. Каждый держал в руке маленькую бутановую горелку, какие используют повара, чтобы покрыть карамелью крем-брюле или для других кулинарных изысков. Возможно, они работали на кухне ближайшего ресторана, закрывшегося часом раньше, а может, не имели ничего общего с торговым центром, попали сюда случайно, хулиганы, бродившие в ночи с намерением сжигать бездомных.

Увидели меня, а я как раз оказался под фонарем, с капюшоном на голове, но так уж вышло, что голову я в тот момент поднял, и они увидели мое лицо. И пусть я был восьмилетним мальцом, а они — двое взрослых, первый сказал: «Вот дерьмо, сожжем его , сожжем », и одновременно с губ второго сорвалось: «Кто он такой, да кто он, черт побери, такой?»

С их длинными ногами они бы, конечно, догнали меня. Я не видел другого выхода, кроме как метаться среди скамеек, кадок с деревьями и фонарных столбов, выстроившихся вдоль магазинов посередине центрального прохода, пытаясь не подпустить их к себе, надеясь на появление ночного сторожа или пары копов, при виде которых мои преследователи побежали бы в одну сторону, а я — в другую, чтобы никому не попасться на глаза.

Но у меня не получилось, они разделились, зашли с флангов, и вскоре я оказался с обратной стороны скамьи между двух кадок с деревьями, а они — передо мной. Клик-клик, клик-клик. Двойной нажим снял каждую горелку с предохранителя и поджег струю бутана, превратив ее в желтый факел с синевой поверху. Мужчины плюнули в меня, выругались, выставили горелки перед собой, словно мечи, чтобы поджечь меня на расстоянии вытянутой руки: ненавидели, но и боялись приблизиться. Пламя отражалось в их глазах, и казалось, что они пылают тем же огнем, что и факелы горелок.

Чуть дальше по центральному проходу послышался звон разбитого стекла и взвыла охранная сигнализация. Вздрогнув, нападавшие обернулись на шум. Еще одна витрина разлетелась вдребезги, засыпав сверкающими осколками кирпича дорожки, за ней третья. Отчаянно завывали уже три сирены.

Мужчины с горелками помчались на юг, я — на север. Они растворились в ночи, а я — нет.

Покинув квартиру Гвинет, я быстро добрался до дома, трех комнатушек без единого окна, но спать мне не хотелось. Следовало бы поспать, подошло время сна, но я не мог заставить себя лечь в гамак и остаться в нем. Не вязалось это с моим настроением. Я чувствовал, что сон станет для меня каким-то заточением. Меня переполняла энергия, которую я не хотел подавлять сном, она била во мне ключом, совсем как в те далекие времена, когда мальчиком я целыми днями — иногда и ночами — жил в лесу, полный решимости не доставлять лишних хлопот матери и не возвращаться в маленький домик на горе.

Сидя в кресле отца, я пытался уйти в беллетристику, но не сложилось. Три разные книги не увлекли меня своими историями. Я не мог сосредоточиться на смысле предложений, иногда слова выглядели для меня иностранными, будто написанные теми символами, которые я видел на подоконнике в спальне Гвинет.