Василий Криптонов - Турнир [СИ]

Когда мы вышли под серое небо, оказалось, что на кладбище привезли всех остальных борцов, из других школ. Зачем? Неужели непонятно, что ничего, кроме цирка, из этого не получится?

И цирк начался буквально сразу, как только мы попались на глаза взъерошенным, невыспавшимся борцам школы Шенгли.

— Эй-эй, кого мы видим! — заорал Лей, с которым мы едва не сцепились в первый же день. — Великие борцы школы Цюань! Слыхал, ваш учитель настолько крут, что его зарезали зубочисткой!

Учитель этих недоумков, судя по лицу, был шокирован. Мужчина лет пятидесяти, крепкий, с суровым лицом. Выглядел он так, будто мог через ад пройти, посвистывая, но выходка ученика действительно выбила у него почву из-под ног.

— Лей! — рявкнул он, и я непроизвольно дёрнулся. — Что ты себе позволяешь?

Но поток он уже не сумел остановить. Вчера Шенгли выступили хуже всех, а мы были героями-победителями. И сегодня высшие силы, с их точки зрения, покарали нас за заносчивость.

— Он и учил их так же!

— Ага! Только и научил — быстро бегать. И то — лишь одного, а остальные и этого не умеют.

— Что будете делать, когда придётся драться, соплежуи?

— Известно, что: сдохнут, как их учитель.

Ронг, припадая на одну ногу, рванулся было к ним, но я удержал его за плечо.

— Отвали! — зарычал Ронг, пытаясь освободиться.

— Никаких драк вне турнира! — прошипел я ему на ухо.

— Да плевать! Ты их слышал?

— Слышал. И ещё я слышал Вейжа. Который сейчас врезал бы тебе палкой между глаз.

Ронг как-то сразу обмяк, и я переключился на других, рвущихся мстить Шенгли за дерзкие слова. Бохай схватил за шиворот готового кинуться в драку Джиана и что-то сказал ему на ухо, после чего они уже вдвоём повернулись и принялись сдерживать остальных. Борцов Шенгли это только развеселило:

— Вот чему научил их старик — молча стоять и ничего не делать.

— Зря смеёшься, Ли, вдруг в следующем туре нужно будет стоять и ничего не делать? Они ведь нас, как малышей сделают.

— Молчать! — Учитель школы Шенгли встал между нами и ними. — Всем молчать! Вам позволили прийти сюда, чтобы проявить уважение к ушедшему.

— Я бы лучше поспал, — хохотнул кто-то.

— Уважение? — выступил Лей, который, похоже, был главным заводилой в этом гадюшнике. — Об учителе судят по его ученикам. За что уважать человека, который выучил таких…

Я моргнул как раз в этот момент и не увидел движений. Увидел лишь, как Лей катится кубарем по асфальту, оставляя за собой дорожку из капель крови. Борцы Шенгли проводили его изумлёнными взглядами. Наши замерли, прекратили рваться в бой.

— Вейж выучил меня, — твёрдо сказал учитель школы Шенгли. — И за одно это ты обязан его уважать. Вы, как я посмотрю, совершенно распустились. Хватило одного дня посмотреть в лицо смерти, чтобы сказать себе: «Теперь можно всё»? Так вот: есть кое-что похуже смерти. И это называется позор. Господин Вейж будет предан земле. Это называется честь. Подумай, где будешь похоронен ты.

Я вспомнил, что в том Китае, который знал, в земле хоронили лишь избранных. Людей много, земли на кладбищах — мало. Покойников сжигали, урны с прахом отдавали родственникам. Есть деньги — хороните, вам выделят для этого пол квадратных метра земли. Ровно столько, сколько требуется, чтобы закопать урну. Нет — прах развеют по ветру, и лишь дела ушедшего будут напоминать о том, что он когда-либо существовал.

В последние годы появился более красивый и романтичный, хоть и бешено дорогой вариант — прах усопшего, с помощью новейших технологий, можно было спрессовать в драгоценный камень. Сапфир, если не ошибаюсь. Красиво — одна барышня хвасталась мне тем, что носит на груди прах покойного дедушки. Помню, что перед тем, как заняться с нею сексом, на «дедушку» я опасливо поглядывал… Что ж — если судить по тем обычаям, которые знал я, Вейжу действительно уготовили большую честь.

А из борцов школы Шенгли после слов учителя словно бы воздух выпустили. Они опустили головы, замолчали, подались назад. Лей поднялся, шмыгая разбитым носом, и поплёлся к своим. На учителя он не смотрел, в нашу сторону — тем более. Я мысленно порадовался, что ни одному из наших не пришло в голову выкрикнуть что-то в адрес этих дебилов. Всё-таки слова учителя не прошли даром ни для одних ушей.

А учитель Шенгли повернулся к нам и поклонился.

— Приношу свои извинения за неподобающее поведение своих учеников, которому нет оправданий, — сказал он. — И позвольте выразить искренние соболезнования в связи с постигшей вас утратой.

Надгробное слово первым произносил господин Нианзу. Я и не думал, что он настолько хороший актёр — только что голову пеплом не посыпа?л.

— Сегодня мир уже не тот, каким он был, когда я был молод, — говорил Нианзу, глядя в землю перед собой. — Мир стал другим. Люди забыли слова «долг» и «честь». В лучшем случае их волнует только личная нажива, в худшем — только сиюминутное удовлетворение мелких желаний. Ложь, предательство, малодушие сделались нормой. Единственными оплотами чести и достоинства остались древние кланы. Мы поднялись из грязи и заставили считаться с собой. Мы даже в этом гниющем мире продолжаем удерживать авторитет, и мало кто знает, чего нам это стоит…

— Он, случайно, речи не перепутал? — буркнул Джиан, стоявший рядом со мной.

Но Нианзу не перепутал речи. Он сжал кулаки и повысил голос:

— Такие люди, как господин Вейж, заставляют вновь обрести веру в человечество! Он никогда не был членом клана Чжоу, он лишь служил нам верой и правдой…

— Что ж ты тогда его сослал в Цюань? — снова проворчал Джиан.

Его буквально трясло. Из всех борцов, он, кажется, болезненнее всех принял смерть Вейжа. И вряд ли только потому, что единственный видел его в луже крови.

— У этого человека был свой стальной стержень, свои несгибаемые принципы, которым он следовал, даже наперекор собственным интересам. Не все правильные пути ведут в одном направлении, и Вейжу однажды пришлось ощутить на себе гнев клана Чжоу. Но снискать гнев сильного может только сильный, добиться гнева великого способен только великий. Слабые и низкие люди удостаиваются лишь презрения. И сегодня… сегодня клан Чжоу прощается с великим и сильным человеком. Одним из немногих, которыми мог похвастаться этот мир.

Мир, мир, люди… Что-то всколыхнули во мне эти слова, произнесённые с презрительной, надменной интонацией. И это «что-то» быстро оформилось во вполне конкретное воспоминание, от которого меня до сих пор бросало в дрожь.

Тёмная комната. Боль. Игла, пронзающая вену. И этот голос, настойчиво говорящий о мире, который можно спасти, только подсадив на новую, революционную дурь… Голос человека, который дал себе право решать за весь мир, быть царём и богом.