Вадим Булаев - Зюзя. Книга вторая

Ушастая снова не ответила. Просто шла вперёд, устало, медленно, опустив низко голову.

За спиной напоминал о себе вонью пожарищ сгоревший хутор.

– Я не злюсь на тебя. Я не злюсь на всех людей. Но я начала понимать тех, кто воевал с вами. Прости за правду. – и больше не произнесла ни слова до самой стоянки.

…Коля ждал нас на том же самом месте, крепко зажав своё ружьё в руках и готовый, похоже, ко всему. Увидев меня, он стремглав подбежал и, волнуясь, начал засыпать вопросами:

– Где вы так долго были? Что там, впереди? Что видели? Почему собака нервничала?

Анечка просто, по-детски, обрадовалась возвращению ушастой и тут же полезла играться.

Ирина пребывала, по своему обыкновению, где-то далеко от этого мира, лишь иногда возвращаясь в реальность проведать дочь.

– Пойдём в сторонку, поговорим, – предложил я Николаю. – Есть о чём.

Но, не успели мы отойди и пары десятков шагов, как нас настиг грустный голосок девочки:

– Дядя, деда… А собацька не иглает… Она лезит глусная…

Зюзя действительно не реагировала на все попытки малышки обратить на себя внимание. Просто лежала и смотрела в одну точку. Такой отстранённый взгляд действовал сильнее самых страшных ударов по голове, вот словно старым напильником по открытой ране провели в одну сторону, потом обратно…

– Анечка, – попробовал успокоить девочку я. – Она очень устала и ей надо отдохнуть.

– Я поняла, – кивнув головой, ответила девочка. – Если устала – надо полезать. Я тебе песенку спою, собацька!

И действительно, довольно мелодично запела, обняв ушастую за шею своими маленькими ручками:

Ля-ля-ля, ты собацька,

Ля-ля-ля, ты класивая,

Ля-ля-ля, ты холосая,

И смесная, и я тебя люблю…

Это нескладное, без рифмы, только что придуманное ребёнком четверостишие было лучше всех песен в мире вместе взятых – потому что было искренним. Зюзя медленно встала, снова посмотрела на меня, на Колю с Ириной, на малышку – и лизнула последнюю в нос.

– Ой! – радостно засмеялась она. – Меня собацька поцеловала! Деда, мама! Меня собацька тозе любит!

– Оттаяла… – сказал я сам себе, чувствуя непонятную, тёплую нежность, медленно наполняющую душу.

– Что? – не расслышал дядька.

– Ничего. Так, о своём…

Отойдя на достаточное для конфиденциальной беседы расстояние, я без лишних подробностей рассказал Николаю о том, что случилось в хуторе, чем поверг его в глубокую задумчивость.

– Шмотки под брезентом, говоришь, и много… Значит, очередная местечковая война.

– Чего? – не понял я.

– Это когда соседи на соседей идут, озверев от взаимных обидок. И спалили всех от страха и собственной бестолковости. Боялись, что кто-нибудь наткнётся и догадается, кто это натворил. Скорее всего – пьяные были.

– Может да, а может и нет. Давай вместе сходим, похороним тамошних. Не висеть же им вечно…

Николай провёл руками по усам – излюбленное его движение при замешательстве или при раздумьях, как я заметил.

– Иди, Виктор. Иди. Нужное дело… Только без меня.

А затем он резко развернулся, быстрым шагом подошёл к тележке и начал лихорадочно закидывать в неё пожитки.

– Ира! Аня! Нам пора!

Девочка безжалостно была оторвана от добермана и со слезами, с воплями, водружена на узлы. Затем дядька развернул своё транспортное средство и покатил его в обратную сторону. Ирина безвольно шла за ним.

Я молчал. Похоже, именно это показное безразличие с моей стороны и заставило Николая обернуться, с ненавистью крикнуть мне в лицо:

– А если эти, кто хутор спалил, вернутся?! Что делать?! Кто о моих позаботится, если я там полягу или инвалидом стану?!! У меня одна жена, одна внучка и одна дочь! Младшенькая! Последняя!!! – это слово он выкрикнул, выплюнул с особенной яростью и горечью. – Понимаешь?!!

А вот про это Коля мне не рассказывал. Кто знает, где его остальные дети? Сейчас, наверное, людей, которых мор обошёл стороной – вовсе не существует.

Мой ответ дядьке был не нужен. Он для себя уже всё решил и теперь быстро, практически бегом, удалялся от нас, погрохатывая тележкой под крики расстроенной девочки.

– Ты его осуждаешь? – ко мне незаметно подошла Зюзя.

– Нет. Если с ним что-то случится – его семья, скорее всего, умрёт.

– Иногда люди делают то, что должны, даже если им это не нравится.

– Почему ты так решила?

– Этот человек плачет, – немного подумав, разумная добавила. – Я знаю, вы так делаете, когда вам очень плохо. Он хороший человек, пусть уходит.

Я присмотрелся – плечи Николая действительно содрогались, как будто от рыданий.

Братскую могилу для людского пепелища решил не рыть. Слишком долгое, муторное и трудозатратное дело получалось. Но и бросать неправильно. Это, всё-таки, люди, и они явно не заслужили гнить под открытым небом, привлекая хищников всех мастей. Понятное дело, покойники на свою судьбу уже никому никогда не пожалуются и пройди я мимо – ничего предосудительного не скажут и вслед презрительно не плюнут. Только перед самим собой стыдно. И перед Зюзей. Что же, придётся снова потрудиться могильщиком на общественных началах.

Немного подумав, я решил сделать что-то вроде погребального кургана. Для этого пришлось собирать по всей округе куски шифера, кирпичи, не совсем изуродованные пожаром листы кровельного железа, всякий тяжёлый мусор и наваливать, наваливать, наваливать слой за слоем. Чтобы любопытствующим прямоходящим добраться до тел было сложно, а четвероногим вообще нереально.

Хотя общая высота предстоящего захоронения была немногим выше пояса, но вот в ширину… изрядно. До глубокой ночи я, словно робот, носил и носил материалы. Складывал, подпирал, укладывал сверху, снова подпирал. Получалась мусорная пирамида, мать её…

Зюзя, по-прежнему не вступала в разговор, не смотря на все мои попытки наладить хоть какой-то контакт. По началу разумная старалась помогать мне изо всех сил, однако вскоре прекратила, осознав, что пользы от её потуг было крайне мало. Ну не приспособлены собаки для таких дел анатомически. Не их это дело. У них лапки, ну или лапы – в зависимости от размера.

Доберман, грустно посматривая, как я с натугой тащу несколько кирпичей или обломки шифера, улеглась в сторонке, печально наблюдая за моей работой; затем ушла патрулировать окрестности, не забывая регулярно появляться в поле моего зрения и своим спокойным видом давая понять, что всё в порядке, незваных гостей нет.

Про висящих на дереве детей и женщину я не забыл, нет. Первым делом, по возвращении, направился к подготовленному для вывоза барахлу и, распотрошив треть кучи, разыскал узел с постельным бельём. Отобрал три пододеяльника покрепче и три простыни. Вернувшись к повешенным, расстелил тряпки на земле и перерезал верёвки.