Александр Михайловский - Низвержение Зверя

Перед самым вторжением русских в Италию, когда мой отец уже отстранил от власти Муссолини и в Риме начались беспорядки, я взяла двух младших [19]детей и как последняя дура на последнем же самолете вылетела в Германию к мужу Филиппу Гессенскому. Мой супруг, помимо того, что уже три года считался официальным главой Гессенского дома и титулярным ландграфом Гессенским, в то же время являлся видным деятелем нацистской партии и обер-президентом (губернатором) провинции Гессен-Нассау. Эту заразу он подхватил, когда после свадьбы жил в нашем доме в Риме ( вилла Поликсена ) и близко сошелся с Муссолини. Впрочем, я как добрая католичка придерживалась прямо противоположных убеждений, и чтобы не вызывать бесплодных споров, дома мы избегали всяческих разговоров о политике. Правда, это не значило, что последствия этой политики избегли нашей семьи.

На следующий день после того, как я покинула Рим, в Вечный Город уже вступили русские авангарды. Их командование проигнорировало заявления моего отца ( короля Виктора-Эммануила III ) и главы нового правительства маршала Бадольо о том, что Италия выходит из войны и объявляет нейтралитет. Позже я узнала, что отец и брат, запершись в Квиринальском дворце, попытались оказать русским вооруженное сопротивление и были ими немедленно убиты, а папа Пий вышел к захватчикам Рима во главе процессии своих кардиналов и благословил их, несмотря на то, что ни один из них не был католиком. Слезы обиды за такое предательство Папы, совершенное буквально на трупах моих родных, подступали к моим глазам, хотя, по большому счету, мне было уже все равно. Меня с детьми по прямому указанию Адольфа Гитлера арестовали сразу, едва наш самолет приземлился на аэродроме под Мюнхеном. И почти одновременно с этим был отстранен от своей должности обер-президента мой муж; его поместили под домашний арест, а наших старших сыновей Отто и Генриха мобилизовали в фольксштурм.

Я не знаю, чего Гитлер таким образом хотел добиться, ведь я не состояла ни в каких партиях, не занималась политикой и не составляла заговоров, а моя семья на тот момент не просто утратила в Италии власть, но и была почти уничтожена. Так что в политическом смысле я не представляла из себя ровным счетом ничего. Но меня все равно схватили и заточили в Мюнхенскую тюрьму. Потом мне сказали, что меня бросят на жертвенный алтарь в том случае, если папские суды начнут выносить ближайшим сподвижникам Муссолини смертные приговоры за союз с дьяволом и приводить их в исполнение, сжигая этих людей живьем на кострах. Я была поражена, что такое дикое средневековье снова в ходу и, более того, поощряется большевиками, с которыми Папа вступил в сговор. Меня возмущала жестокость католической церкви, возродившей этот древний варварский обычай. Подумать только: в середине двадцатого века людей снова сжигают живьем за их политические и религиозные воззрения, а простонародье ходит на эти аутодафе как на какие-то цирковые представления!

Мое возмущение длилось ровно до тех пор, пока с ознакомительной целью меня и моих младших детей не отвезли на мистерию в мюнхенский собор Святого Павла, превращенный в сатанинское капище. Делалось это с целью устрашить нас, показав нашу собственную судьбу, ибо все мы – и я, и дети – были предназначены к жертве на этом алтаре, но перед этим наши души следовало погрузить в пучину отчаяния. Это девок из простонародья можно резать на шабашах массово, едва успев выгрузить на железнодорожной станции из товарных вагонов, а особы королевской крови нуждаются в долгой и тщательной подготовке. Мне уже пообещали, что сначала убьют всех моих детей, чтобы я видела их мучения, и только потом жрецы с ножами возьмутся за мое тело. После той поездки я долго плакала и молилась, плакал и маленький Отто, и только Лизхен, которой исполнилось всего три годика, ничего не поняв из увиденного, так и осталась пребывать в блаженном неведении.

Но на небесах на меня и детей, очевидно, имелись свои планы. Дни шли за днями, а наше существование все длилось и длилось. Тем временем большевистские армии, то медленно, то рывками, приближались к Мюнхену… Впрочем, мы, узники, до самого последнего момента оставались в неведении, и только нервное поведение охранников, их бегающие глаза свидетельствовали о том, что во внешнем мире происходят какие-то события, заставляющие их опасаться за свое будущее. И действительно, эти их опасения были не напрасны. Вчера вечером до Мюнхена стал доноситься глухой рокот артиллерийской канонады. Сразу пронеслась весть, что раз слышны пушки, то большевистские армии уже совсем близко, еще немного – и мы все станем свободными. Или умрем, подумала я, потому что не имела доверия к людям, убившим моего отца и брата. К тому же мой муж был видный нацист, а я, принцесса без королевства, могла доставить беспокойство этим людям одним лишь фактом своего существования. Да и Гитлер едва ли захочет оставлять нас в живых.

На следующее утро (то есть уже сегодня), прямо на рассвете, узников – женщин, детей и подростков – собрали во внешнем дворе тюрьмы. Да, были тут и подростки – мальчики и девочки – человек тридцать в полосатых одеждах. Не все в Германии заворожены Гитлером: есть молодежь, которой противен нацизм и которая не боится идти на виселицы, гильотины и жертвенные алтари за свои идеи. Я подумала, что вряд ли нас собирались вывозить куда-нибудь в тыл, ведь машин нигде не было видно… Но при этом на высоком задрапированном черной тканью помосте возвышался заляпанный потеками крови походный алтарь. Это могло означать лишь одно: что нас не гильотинируют и не повесят, а принесут в жертву «арийскому богу», то есть Сатане, и сделают это по всем правилам. Мне еще подумалось, что если бы не такие особые обстоятельства, то сюда позвали бы и посторонних зрителей. Как оказалось, среди немцев есть немало людей, которые с радостью ходят смотреть на публичные казни и особенно на жертвоприношения, когда на алтарях во имя Сатаны жрецы в черном режут обнаженных женщин и детей.

Вот тут-то я поняла, что это конец. Что сегодня моя жизнь и жизнь моих детей оборвется, и все мы предстанем перед Престолом Господним… Мы ждали команду храмовников СС, которая должна была подъехать как только закончит свои дела в других местах, готовились к смерти, молясь и проклиная Гитлера, а в воздухе витало ощущение перемен… Судя по громким звукам канонады, от которых вздрагивала земля, бой шел где-то неподалеку. Кроме того, в вышине, намного выше легких кучевых облачков, нарезал круги высотный русский разведчик, подобный зоркому пернатому хищнику, – а это означало, что Мюнхен вот-вот станет полем боя. И вот тут мне отчаянно захотелось жить… захотелось, чтобы пришли злые русские, спасли несчастных узников и убили самодовольных палачей из СС! И чтобы я успела своими глазами увидеть их смерть. И самое главное – я знала, что ни одному русскому солдату не придет в голову убивать моих маленьких детей, даже если они решат расстрелять лично меня как королевскую дочь и жену нациста…