Виталий Заяц - Планета супербарона Кетсинга [litres]

– Да ладно, на мне все рвется.

Видимо, человек заметил непорядок в одежде и сообщил госпоже, стоило ли внимание обращать? Но чем-то этот жест тонкой руки показался Воку знакомым. Чем? Будто видел его когда-то, вот ведь глупость – на планете всего несколько дней, а уже забытые знакомые мерещатся. Дежавю называется, возникает из-за длительного отсутствия женщин, нечего заморачиваться.

Дома ждала курица, приготовленная как-то необычно, по-местному. Да и курица ли это, осталось неизвестным – опознавать видовую принадлежность в готовом блюде представлялось затруднительным, а спрашивать у дворецкого неуместно. Быстро пообедав, Вок занялся ранеными, хотел сразу к ним, но Редвик сообщил, что сэр барон совсем недавно заснул. На вопрос, чем занимался сэр барон до того, дворецкий пояснил, что тоже спал, но не так.

Несмотря на антимедицинские методы зашивания, убивать своих хозяев раны не спешили. Оба дышали, у обоих ощущалась температура, оба, очевидно, чувствовали себя очень плохо. Но ведь дышали. Вок обернулся к дворецкому:

– Есть они, пожалуй, сегодня не смогут. Так что пусть бульон постоит в холодильнике…

В каком к черту холодильнике! В голове красной лампочкой замигала фраза «Штирлиц был как никогда близок к провалу».

– В смысле – на холоде…

На лице дворецкого все то же непонимание. Быстрые расспросы показали, что про холодное хранение пищи в местном королевстве неизвестно. Пришлось выкручиваться, сообщив, что этот способ весьма популярен «у нас на юге». Подумалось – может, научить их ледники строить? Типа запасли лед с зимы в погребе и все лето холод в достатке. Кстати, а случается ли здесь зима? Тряхнул головой – мысли совсем не туда, надо ведь делом заниматься.

– Значит, так, если больные есть не смогут, завтра покупаем птицу поновее, а сегодняшнюю съедаем сами. И по кругу, пока они не выздоровеют.

Дворецкий приподнял брови, очевидно указывая на затратность такого способа ведения хозяйства. Пришлось добавить:

– Я заплачу, графская казна не оскудеет.

Про себя хмыкнул «осьминожья казна» и задумался, как же из нее, из этой кассы, получать пополнение – имеющиеся золотые подойдут когда-нибудь к концу.

А ведь действительно – что делать, когда наличность кончится? Чем здесь графы зарабатывают, неизвестно, как осьминога разыскать – тем более. Оставалось пересчитать имеющиеся финансы.

Вок поднялся в свою комнату, открыл денежный сундук. Пожалуй, всего только сундучок, а то и просто коробка. Внутри насчиталось двадцать две монеты – тоже неплохо. Опустев, дно коробки неожиданно изменилось. Выстилавший его красный бархат расползся клочками и исчез, зато появился самый обычный плоский экран. С него, понятное дело, взирал осьминог.

– Таки деньги потратились? – ехидно вопросил он.

– Считаю, – парировал Вок. – Отчет о командировочных расходах составлю.

– Отчет не нужен. – Спрут был великодушен. – Сотрудникам верим на слово.

– Тогда хотелось бы знать, что я вообще здесь делаю? Вам от меня пользы никакой, хозяевам одни неприятности.

– Пользы много, вопросы при личной встрече, – объявил спрут.

Тут же сообщил, что встречи надо искать там, где распрощались с водолазами, и отключился, вновь покрыв дно коробки бархатом. Ладно, при встрече так при встрече.

К вечеру накатила усталость, казалось – до постели бы доползти, но только казалось. Отрубиться не удалось, перед глазами возникла та же девушка. Точнее, не девушка целиком, а небрежный жест и фраза «да ладно, на мне все рвется».

Точно ведь, видел и слышал этот жест, вот где? Или не точно такой, а похожий? Навязчивые мысли не давали заснуть. Перевозбуждение, тренер говорил: перевозбуждение. Надо заставить себя расслабиться, поверить, что мешающие заснуть мысли – мелочь. Заставил, расслабился, поверил и… вспомнил, откуда в голове этот жест. Давно, очень давно, еще в школе его видел.

В последние летние каникулы школа придумала какую-то отработку. Со своим классом трудолюбием заниматься у Вока не получилось – время совпало со спортивными сборами, однако и совсем прогулять не удалось, хитроумный школьный директор отработку не простил, а перенес. Вок являлся с утра и до двух дня трудился мальчиком за все – выносил мусор, мыл пол после маляров, подшивал никому, наверное, не нужные бумаги. Тем же занимались несколько задохликов, не совпавших со своими классами по медицинским соображениям. Компания менялась – кто-то уходил, так как начал «трудовые каникулы» раньше Вока, кто-то присоединялся по ходу. Под конец пришлось таскать на мусорку старые классные журналы – ему и в этот день появившейся новой девчонке, по тогдашним понятиям совсем мелкой, на три года младше. Сначала получить в руки журналы показалось интересным, но быстро выяснилось, что фамилии закончивших учиться пятнадцать лет назад не говорят ничего и совершенно безразлично, кто из них отвечал на пятерки, а кто на двойки. Журналы обернулись обычной рутиной – взял стопку в кладовке рядом с учительской, спустился на два этажа, прошел через специально отпертую заднюю дверь спортзала и выбросил в полный гнили контейнер с надписью «макулатура».

Сделав ходок восемь, решили отдохнуть, в пустом классе уселись сверху на парты, мотали ногами. Зачем? О чем разговаривать с малявкой? Да и вообще с девчонкой? Вок был юношей «поздним», девушками к последнему школьному году интересовался только теоретически. Наверное, из-за спорта – на практику просто не оставалось времени.

Вок заметил, что рукав у девчонки разошелся по шву.

– Футболку порвала, – коротко сказал он.

Она повернула голову, взглянула, махнула тонкой рукой и звонко произнесла:

– Да ладно, на мне все рвется.

И так это прозвучало независимо, задорно и по-взрослому, что девчонка перестала быть малявкой. Нет, больше ничего, просто врезалась в память этим своим жестом, этой независимостью жеста.

Потом вспоминал тот случай раз или два, думал пойти на этажи классов помладше, найти девчонку и хоть имя ее спросить. Но не пошел. Почему? Сразу не спросил, потом-то с чего? Так и осталась в памяти без имени. Он даже не помнил, как она выглядела, красивая ли была? Наверное, не уродливая и не супер что-то там в рамках понимания красоты старшеклассниками. Это бы запомнилось. Длинные светло-русые волосы, тонкие, да, точно, тонкие руки и, наверное, тонкие черты лица. Немного нескладная фигура, а какая еще фигура ожидается в таком возрасте?

Все, вспомнил. Вспомнил и решил, что можно заснуть. Но не спалось, теперь уже непонятно почему. Мысли зацепились за старые классные журналы, за макулатуру, перескочили на огромные, А1, чертежи самолетов, которые отец приносил из университета, где учился. Ненужные чертежи доставались Воку, он раскладывал их вечером на цветном линолеуме в большой комнате и раскрашивал цветными карандашами. Вдоль и поперек тех старых пропеллерных самолетов шли параллельные линии, видимо части каркаса, которые Вок считал трубами и проводами и раскрашивал в разные цвета. Родители сидели на полу рядом – мама всегда справа, отец слева, мама держала карандаши, а отец прижимал край толстого ватмана, чтобы не сворачивался в рулон.