Дмитрий Глуховский - ПОСТ [litres]

Рано.

Надо дать Саше еще один шанс – еще один шанс остаться в живых. Надо разузнать про него. И только если люди в поезде ничего не слышали про потерявшуюся экспедицию… или если скажут, что она погибла… тогда Мишель пойдет в Москву.

Завтра.

По лестнице спускается человек. На нем брезентовый плащ, рот забран в намордник респиратора, на ногах болотные сапоги. Ему светят в лицо, наставляют на него стволы – к Полкану наконец вернулась бросившая его гвардия – а человек только приветственно поднимает руку в черной резиновой краге. Он просит:

– Не стреляйте.

Полкан подходит к нему вплотную, Егор изучает прибывшего из-за его кряжистой спины. Полкан радуется. Опускает автомат, принимается крутить самокрутку.

– О! По-нашему говоришь! Курить будешь?

Человек в крагах щурится в фонарных лучах, качает головой.

– Нельзя.

– Что ты будешь делать! Нам тоже, видишь, нельзя, а мы ничего, смолим потихоньку. Откуда прибыли, куда путь держите?

– Нам надо проехать. Нам надо дальше.

И Егор слышит в его голосе ошибку – не говор, не произношение, а что-то другое. Что-то как будто знакомое. Он слышит, а Полкан – нет. Полкан продолжает токовать:

– Надо им проехать! Вам проехать надо, а нам надо разобраться. Тут, друг ты мой любезный, граница государственная. Пока что тут она, агась. Ты вот, так я тебе скажу, в шаге от нарушения затормозил свою машину. Документы давай сюда, если есть, рассказывай, с какой целью, чего везем…

Он так расспрашивает этого человека, словно это не межгалактический крейсер с далекой звезды сел у них посреди колхозного поля, а китайцы приперли на телеге какой-то свой китайский контрафакт и пытаются в стоге сена переправить его в столицу, не оплатив пошлины.

– Нам нельзя тут долго стоять. Нам надо в Москву.

Интонация не такая. Битая мелодика. В нотах разговора фальшь. Не акцент, а как будто поет неправильно.

– Господи боже, еб твою налево, ты не понимаешь меня, что ль, мил человек? Или оглох?

Полкан своим толстым пальцем стучит себя по уху, и как будто бы дружески ухмыляется. Но человек кивает ему:

– Глухой.

Вот. Он не слышит себя сам, от этого и ноты врет. Егора озноб пробирает. Он трогает Полкана за рукав, но тот уже и сам своим пьяным чутьем угадал, на кого это похоже:

– Это что ж у вас, с того берега все глухие, что ли?

Человек качает головой: не понимаю.

– А читать-то, читать умеешь? Буквы знаешь? Или тоже дикий? Эй! На заставе! Карандаш с бумагой есть у кого?!

Несут журнал дежурств и карандаш, и Полкан, поглядывая недоверчиво на гостя, пишет на свободной странице: «ОТКУДА?» Тот кивает: понял вопрос. Полкан улыбается:

– Во! Пошел разговор.

– С Кирова. С Кирова мы.

Полкан пишет ему: «СОСЕДИ!»

Человек вроде бы под своим респиратором улыбается, кивает. Полкан ему тогда – «ЗАЧЕМ В МОСКВУ?»

– За помощью.

Полкан вычерчивает непослушной, отвыкшей от письма рукой: «ЗА КАКОЙ ПОМОЩЬЮ?»

Человек прочитывает это и поднимает на Полкана взгляд. Он не молод, старше коменданта, лет шестьдесят ему, наверное. Лицо в глубоких морщинах, искусано оспой. Глаза сидят глубоко – почти бесцветные, как замыленное рекой битое стекло. Он изучает Полкана, изучает и Егора за Полкановой спиной. Качает головой. Молчит.

Полкан улыбается ему нехорошо и пишет, приговаривая:

– Значит так, мил человек. Для начала мы твой поезд досмотрим, что ты там везешь. А потом в Москву позвоним и спросим – ждут они там тебя, красавца, или нет.

Человек читает комендантские каракули.

– Не можем ждать. Надо сейчас проехать. Там люди, в поезде.

Полкан меняется в лице:

– Так что ж ты сразу-то не сказал, едрить твою! Не очень-то им там здорово, над речкой стоять… Там, знаешь, газы ядовитые… Откатывай-ка, брат, назад свой поезд, и приходи к нам пешочком на разговор!

Но тот, не слушая и не читая, продолжает:

– К ним нельзя. Там запечатано все. У них туберкулез. Это мобильный госпиталь.

Полкан делает шаг назад – инстинктивно.

– Так ты что, хочешь, чтоб я вас, чумных, в Москву пустил? В столицу?! Откатывай поезд назад, живо!

– Нет. У нас другой надежды нет. Только на то, что там пролечат. Мне сказали, в Москве это лечат сейчас.

Полкан, зверея, малюет в тетрадке, ломая карандаш: «КТО СКАЗАЛ?!»

– Московские. Казаки.

– Мало ли что! Откатывай, кому сказано! Я без разрешения из Москвы тебя на сантиметр вперед не пущу, понял ты, Айболит ты херов?!

Человек кивает. А потом произносит не в тон:

– Мы вагоны задраили, как смогли. Но если мои больные из-за вас надышатся газов и умрут, это все на вашей совести будет. А назад я не поеду. Если я поеду назад, то это уже будет на мне.

Он отворачивается и тяжело забирается по лестнице обратно в тепловозную кабину. Полкан орет ему:

– Э! Эй, куда собрался?!

Но тот не слышит.

Полкан тогда с размаху лупит кулаком по борту – сука! И командует подобравшимся к нему Коцу и Свиридову:

– Р-разбирай пути к херам! Ни шагу они отсюда у меня дальше не проедут! И слышь? Чтобы к вагонам никто не приближался! Мало ли, в самом деле…

Он харкает поезду под колеса и уходит. Егор сипит вдогонку:

– Эу! А мост! А на мост?!

Полкан оборачивается наполовину и отмахивается от него, как от комара:

– Какое! Сам не видишь, че? Москве надо доложить! Потом!

Он удаляется, Свиридов бежит за инструментом, Коц остается глядеть на локомотивную громаду; внутри тихо, но в глубине, в кварцевой толще запыленных окошек, бродят призрачные огни. Он там не один, этот человек, который к ним спускался.

Егор делает неуверенный шаг в запретном направлении – к вагонам. Но его начинает укачивать: ниппель, который держал в нем давление, пропускает воздух, и Егор сдувается. Сегодня нет больше сил. Завтра.

В любом случае, теперь этим всем занимаются взрослые.

Всю ночь на заставе горят костры: в их свете копошатся дозорные, разбирают пути по приказу коменданта. Полкан боится, что поезд может пойти на прорыв, а других способов задержать его нет.

Время от времени Полкан вылезает на крышу проверить – стоит состав или все же дал задний ход? Состав застыл на месте, и то, что дороги вперед больше нету, кажется, там никого не тревожит.

В очередной раз спустившись к себе, Полкан опять снимает трубку и бурчит телефонисту:

– Москву давай! Да, Покровскому!

Но в Москве ночь, Покровский спит, дежурный не хочет его поднимать ради каких-то глупостей. Полкан – уже похмельный – без всякого добродушия внушает московскому офицерику:

– Тут дело срочное! Да! Поезд прибыл! Из Кирова! Ну вот что они мне сказали, то и я тебе говорю! Видать, есть! А я не с тобой до этого разве разговаривал? Тьфу, пропасть! Это мне по второму кругу, что ль, объяснять?! Да! Пассажирский. Говорит, лазарет на колесах. Очень просится. Я, само собой, только через мой труп! Ну вот доложи, доложи ему. Да, и пускай наберет мне первым делом. А то тут…