Евгений Щепетнов - Чистильщики

Юсас выбрался из тоннеля в нишу и начал спускаться по ступенькам лаза. Босые ноги ступали тихо, не громче, чем если бы по тоннелю шел кухонный кот. Спускаться было вообще-то скорее всего бесполезно — эти ходы к нишам везде заперты (видимо замки висят снаружи), но кто знает, а вдруг ему повезет?

Юсас толкнул дверь. Вернее не толкнул, а тихо-тихо на нее надавил. Так, чтобы не скрипнула и чтобы не открылась нараспашку. Подождал, прислушался, достал из зубов зажатый в них нож (Противно, кстати! Держать приходится за рукоять, а она воняет — то ли кровью, то ли… не хочется думать — чем!). Ножом Юсас владеть умел. Не мастер, конечно, но подрезать кошель и полоснуть человека так, что ему мало не покажется — это запросто. Старый вор научил его приемам владения ножом, и теперь, при его скорости и силе — Юсас был очень опасным противником.

Ножа ему только не хватало! Ох, как не хватало ножа! А теперь, когда у скорпиона есть жало — попробуйте, возьмите! Это вам не безоружных мальчиков бить!

Шаг. Еще шаг.

«Ты должен превратиться в тень! В стену! В пол!» — так говорил старый вор, который учил Юсаса своему ремеслу. Во время учебы начинающие воры ходили по этажу здания почти в полной темноте, и если кто-то сдвигал какую-либо вещь и тем более натыкался на нее и ронял, или падал — наказание было неотвратимым. Потом ни сесть на задницу, ни лечь на спину. Рука у старого вора была крепкой, а палка упругой и достаточно длинной.

Эту науку вбили в Юсаса крепко-накрепко, на всю его совсем не длинную жизнь. И он совершенно неосознанно делал все так, как его учили — двигался плавно, без рывков, потому, что быстрое хаотичное движение объекта глаз человека улавливает сразу, воспринимая его как опасность. В отличие от плавного и медленного движения, которое присуще текущей воде, или пролетающим по небу облакам. Хочешь быть незаметным — двигайся медленно и плавно — это знает каждый вор и каждый лазутчик.

А еще — нужно идти возле стены, наступая всей ступней и будто ощупывая ей путь впереди себя. Твои ноги должны превратиться в руки, в гибкие щупальца, которыми ты «пробуешь» свою дорогу. Так не скрипнет половица, и так меньше шансов наступить на ловушку. Кроме всего прочего, если ты прижимаешься к стене, твой силуэт растворится на ее фоне и не выдаст тебя, как если бы ты гордо и глупо шествовал прямо посередине коридора.

Конечно, в таких походах лучше бы использовать специальный воровской костюм, эдакий черно-серый бесформенный балахон. Говорят, что такие использовали члены гильдии убийц, то есть Братства — в таком костюме легче всего «работать», и в нем можно укрыть множество специальных средств, оружие.

Оружие воры на дело практически никогда не носят. Если поймают с оружием — убьют на месте. А так хотя бы под суд отправят, а из суда можно и выкупить. Да и не дело воров — убивать. Если только это не касается его собственной жизни. Тогда — выбора уже нет.

В коридорах башни пусто и мрачно. Не горят факелы, не ходят люди. Да и какие люди могут ходить в это время? Сейчас уже часа два после полуночи, самое демонское время! В это время демоны вылетают из преисподней и занимают души людей, чтобы мучить их и тех, кто с ними рядом.

Юсас уже не раз задумывался — неужели он и правда одержим демоном? Если это так, почему он его не чувствует? Почему не ощущает в себе присутствия этой злой силы? Ведь если верить храмовникам — это злая сила! Одержимость — Зло! Так почему тогда ему так хорошо, так приятно?

И почему его не тянет творить зло? Ведь теперь, судя по тому, что говорит Храм — Юсас должен считать Зло Добром и наоборот! А он такого не ощущает. Как было зло злом, так оно им и осталось. А добро — есть добро!

Глупость это какая-то. Опять обман. Врут! Всюду — врут! Вся жизнь построена на вранье! Вот нож — он злой? С одной стороны — да. Ты можешь им убить. А если ты ножом режешь хлеб? Или разрезаешь рану больного, спасая его от смерти, вытаскивая из него стрелу? И даже если убиваешь — а если ты убил, защищая добро? Помогая людям, обороняя их от несправедливости? Или наказывая негодяя!

Так и одержимость. Нет абсолютного зла, как нет абсолютного добра. Все зависит от человека. От того, как он употребит в дело свое умение, свой «нож».

Юсас вдруг застыл, прислушался. Где-то далеко кричал человек. Кричал так, что у Юсаса кровь застыла в жилах от страха. Так может кричать только тот, кто ввергнут в невероятные муки, муки, которые по рассказам храмовников ожидают на том свете тех, кто злоумышляет против Создателя — в лице того же всемогущего Храма. Не посещает храм, не жертвует на его нужды, а тем паче — хулит Храм, обвиняя храмовников в глупости, стяжательстве, прелюбодеяниях и других смертных грехах, явно с целью опорочить святых людей.

Нет, недалеко. Показалось, что издалека. Звук идет из-за двери, возле которой Юсас и стоит, прижавшись к косяку. Дверь толстая, потому так и показалось — что далеко.

Юсас замер, в ноздри ему ударил запах паленого мяса и запах крови. Его мяса и его крови. Порванный рот, наполняющийся кровью, и раскаленное железо, ломающее зубы, вонзающейся в обрубок, который только что был языком. И шуточка о заливном языке, выданная веселым палачом.

Воспоминания нахлынули, как будто все это произошло час назад. Нахлынули так, что Юсаса едва не вырвало, у него ослабели и задрожали ноги, руки заходили ходуном, и он едва не выронил нож, который держал в правой руке. И только боль привела его в чувство — нож вонзился в тыльную сторону запястья левой руки, когда та безвольно, как плеть, опустилась вниз.

Юсас недоуменно посмотрел на руку, поднес ее ко рту и языком слизнул выступившую кровь. И это простое действие, знакомое всякому мальчишке, царапавшему руку, отрезвило его совсем, до конца. Вкус крови, выступившей из ранки, явился той рюмкой, что прочищает мозги похмельного человека. Рюмки, после которой уходит дрожь, теплеют руки, и голова становится мудрой как никогда.

Подойдя к двери вплотную, Юсас прислушался, постоял секунды три, а затем тихонько нажал на дверную пластину. Но она не шелохнулась. Заперта изнутри.

Задумался. Что делать? Если сейчас постучать в дверь — насторожишь тех, кто там находится. А сколько их? Если один-два, это одно дело, если больше — это уже совсем другое. А если там десяток? А если среди них есть одержимые? И тогда конец Юсасу. И все усилия Толи были напрасны. А он, Юсас, не хочет расстраивать Толю. В том числе и своей смертью.

Только возвращаться. Только снова в воздуховод.

Побежал — легко, едва прихрамывая. Если бы кто сейчас его увидел — не поверил бы своим глазам. Пыльный, черный, в одних трусах — демон, да и только! А если бы узнал — тоже бы не поверил глазам. Юсас не может бегать — он же хромой! Он больной! Он стонет и кряхтит, когда встает с кровати и движется к столу! А этот — несется, как охотничья собака! Как безумный заяц! Как лошадь под седлом дурного наездника!