Макс Острогин - Бог калибра 58

Алиса топнула землю.

Я не сомневался, что там. Этот маркшейдер здорово смахивал на сатану, только без копыт и рогов, впрочем, Гомер всегда говорил, что поганый легко принимает любые обличья.

Двинулись дальше.

Еще там была картина, которая меня даже напугала. Сначала я думал, что картина совершенно обычная, просто красная стена, мало ли красных стен? Но, приглядевшись, я понял, что не все так просто. Потому что из стены торчали пальцы. Самые обычные человеческие пальцы. И ботинок тоже торчит. Но только снизу. А красное – это не краска вовсе, а кровь, она как раз выжимается из того, кто погряз в стене.

– Это затяг, – объяснила Алиса. – У нас не встречается, на Западе, говорят, есть.

– И что он делает? – спросил я осторожно.

– Затягивает, – пояснила Алиса. – Идешь мимо, а оно раз!

– Стена?

– Не стена – затяг. Короче, со стеной что-то происходит, и она как бы больше не стеной делается.

– А чем? – тупо спросил я.

– Не знаю. То ли стена, то ли черт-те что. Никто вырваться не может, так в стену и всасывает. А потом из стены кровь течет.

Алиса кивнула на стену.

– Мерзость редкая, хуже трупера. У вас в Рыбинске нет такого?

– Нет…

– Понятно. Живете там себе спокойно, а все жалуетесь…

– Я не жалуюсь, – перебил я. – И никогда не жаловался.

Я на самом деле не жалуюсь. Чего мне жаловаться, живому жаловаться нечего.

Да, полезная стена, конечно. Всех можно узнать. Жаль только, что не написано, как бороться с ними. Ну, жнеца можно из мазе-

pa, это понятно. А вот как с затягом быть? И вообще, это существо или место?

Захотелось домой. К себе. Только нет вот дома больше, заново надо все налаживать. Ничего. Вернусь, возьмемся за дело. Теперь я много чего знаю, много полезного.

– Слушай, Алис, а это кто вообще нарисовал? – я указал на стену. – Недавно ведь, краски еще выцвести не успели.

– Айваз-Бомбила. Он вообще много чего тут разрисовал, рисовальщик известный.

Я решил, что этот Айваз скорее всего какой-нибудь сатанист или монстролог – нарисовано было с тщанием и даже с любовью, будто все эти чудища художнику близкой родней приходились, вместе за грибами ходили. Одни чудища, а людей вообще никаких, такая адская длинная картина. Не, по-моему, надо по- другому рисовать. Пусть монстры будут, ладно. Но нужно, чтобы там и люди присутствовали, чтобы они с этими монстрами всячески расправлялись, очищая сердце мира от всякой наползшей на него пакости.

– Айваз хотел даже Вышку покрасить – чтобы полосатой была, разноцветной такой, веселой, но тамошние лешие не позволили. Сейчас он опять за Третье Кольцо отправился, – сказала Алиса. – Вдохновения искать. Тут ему уже не страшно, он хочет увидеть самого…

Алиса замолчала.

– Кого он хочет увидеть?

Воображение принялось подсказывать мне чудищ совершенно ужасающих, с многими головами, с паучьими глазками, с щупальцами, гноящиеся желтые глаза там тоже были, вонь тухлого мяса, прах. А может, даже сам…

– Короче, на Запад двинул, на Западе там жестко, не то, что тут…

– В Центре? – спросил я.

– В каком еще Центре?

– Ты говорила про Центр. Цао. Что там?

Алиса не ответила.

Я стал представлять, что может находиться в середке зла, в самом его сердце.

А потом я увидел Алису.

Самую натуральную, какая рядом со мной стояла. Тот же костюм, те же волосы, лицо. Красивая, только оскал какой-то неприятный, зубы острые. А в руке голова.

Человеческая.

– Это что? – спросил я.

– Я, – ответила Алиса. – Похожа ведь, правда?

Она встала рядом с забором и сделала такое же свирепое лицо, прорычала что-то.

– Ну да, похоже… – кивнул я. – А почему… Почему ты здесь?

– Почему-почему – потому. Из-за Айвазика. Видишь ли, Ай- вазик хотел, чтобы я с ним жила. Он сам на Мосту теперь живет, там у него виды. Два года приставал – давай со мной на Мосту жить, давай со мной на Мосту жить, так надоел, что я ему нос переломала. Он рассердился, ну и это…

Алиса кивнула на свое изображение.

– И нарисовал. Сволочь…

Алиса пнула стену.

– Сволочь. Ничего, я ему еще припомню…

Забор продолжался далеко, и наверняка там рисовалось много еще чего интересного, но, к счастью, плиты не выдержали изображенной на них мерзости и обрушились. Мы свернули за них и оказались на улице…

Алиса продолжала ругать этого Айвазика, Айвазик раньше был гораздо лучше, рисовал город. Старый, само собой. Потом испортился и стал чудищ рисовать, да так хорошо, что все пугались, а дети спать не могли, и всем это так не нравилось, что его изгнали, и он стал свободным художником и живет теперь на Мосту.

Я шагал за ней. Шея у меня болела. Распухла и растерлась о жесткий воротник, не знаю с чего, укусил, может, кто. Алиса заметила. Глазастая, хорошее качество. И предчувственность развита, опасность предвосхищает. Пропустила немного вперед, я обернулся, она вскинула мазер, мне в глаз нацелила.

– Что опять?

– Раздевайся!

– Зачем?

– Раздевайся! Что это ты шеей дергаешь? Не болит?

– Натер, кажется…

– Все равно раздевайся. И пуляло в сторону отложи. А если за топор или за ножик возьмешься… Не рекомендую.

Я пожал плечами. Прислонил карабин к машине, стал раздеваться, без резких движений, чтобы Алиса не испугалась. Сначала комбез расстегнул, затем куртку, достал блохоловку, блох почти не было.

– А это? – кивнула Алиса

– Блохоловка, – объяснил я. – А это власяница.

– Вшей, что ли, ей умерщвляешь? – с презрением спросила Алиса.

– Не вшей, а блох, вшей у меня не водится. А умерщвляю плоть.

Алиса покивала.

– Ну да, я забыла, ты же из Рыбинска. Умерщвляешь плоть, чтобы возвысить дух, все понятно. Это убожество тоже снимай.

Я снял власяницу.

– Мать-тьма, а это-то что?!

На всякий случай Алиса даже назад шагнула.

– Вериги. Две на ребрах, одна в плече. Это для…

– Психи вы там, в Рыбинске! Это оттого, что рыбой все время питаетесь. В рыбе черви живут мелкие, они в голову по крови заползают и мозг точат. Вот от этого вы такие и дураки… Шею покажи.

Я показал шею.

– Не, вроде бы ничего… – сощурилась Алиса. – Шейкер не так начинается, действительно натер. Одевайся давай, рыбоед.

Торопиться я не стал, достал из рюкзака пороховую настойку, протер шею.

– Слушай, а ты на самом деле сюда за невестой пришел? – поинтересовалась вдруг Алиса. – Ты на самом деле дурак?

Я промолчал.

– Не чешись, – успокоила Алиса. – Почти пришли уже, сейчас вниз спустимся, праведник… Тут уже рядом, вон за тем домом.

Улица закончилась, и я сразу почувствовал пространство. Пустоту, она всегда угадывается. Папа тоже почуял, заскреб лапой.

– Южный порт, – с какой-то гордостью сказала Алиса. – Вот.

Никогда таких ям не видел. Огромная, даже невероятная, наверное, в несколько километров шириной, а в длину вообще краев не видно. Дна в этой яме вовсе никакого не виделось – один железный мусор. Машины. Корабли – и большие и маленькие, некоторые лежали на боку, другие точно плыть готовились, а третьи были разорваны на части – мне это больше всего не понравилось, как будто какой-то страшный малыш баловался со своими игрушками, поломал и бросил за ненадобностью. Поезд. Самый настоящий, вагоны покорежены, лежит, изогнувшись, как дохлая гусеница. То ли сверху свалился, то ли из-под земли выскочил, непонятно.